Осажденное детство

Своими детскими воспоминаниями женщина делится со слезами на глазах. Бомбежки, голод, смерть близких и родных людей, потеря папы.

– Тогда, наверное, эмоций было меньше, – делится Зоя Пенязева. – В мирное время и в более старшем возрасте пришло осознание того ужаса, который пришлось пережить.

А тогда… Тогда просто хотелось есть. Хоть что-нибудь.

Страшное время

Первая блокадная зима была очень холодной. Из-за постоянных бомбежек взрослые боялись разводить костры или топить печи – это могло спровоцировать гитлеровцев на внеочередной налет.

– Была осень, мы с младшим братом Борей сидели дома, кутались в одеяло, как вдруг что-то засвистело, – вспоминает Зоя Алексеевна. – Из соседней комнаты выбегает соседка, хватает нас и бросает на пол. Я помню грохот и звон стекла. Вокруг куски кирпича, осколки… Через какое-то время выбитое окно заколотили. Потом с работы вернулась мама. Она уже знала, что в наш дом попал снаряд. Она плакала и не верила, что дети остались живы.

Папа Зои Алексеевны ушел на фронт. Он служил танкистом. За годы блокады даже успел один раз навестить семью, принес горсточку муки и пожарил лепешки. Но тот раз оказался последним. Больше Зоя Пенязева отца своего не видела. Он числился пропавшим без вести, а когда девочка подросла и через архивы пыталась найти хоть какие-то сведения о папе, ей сказали: «Под Ленинградом металл горел, а вы человека ищете. Что от него осталось?»

Алексей Васильевич Петров погиб при прорыве блокады Ленинграда.

Переезд

На следующий день после бомбежки мама отвела детей в другую квартиру.

– Люди умирали, кто под бомбежками, кто от голода, а жилье их пустовало, – вспоминает блокадница. – Мы поселились в доме на втором этаже, выше подниматься не было сил. Там было все: домашняя утварь, одеяла, подушки… В соседней комнате тоже жила семья. Мужчина, дядя Саша, был настолько слаб, что уже не вставал. Он все время просил пить, но воды не было, и вскоре он умер. Говорят про 125 граммов хлеба на человека, но я не помню никакого хлеба вообще. Ни грамма.

Мама Зои и Бори работала на заводе, который до войны выпускал газированную воду и пивные напитки. Теперь там отжимали масло. Где-то в недрах простаивающих механизмов удавалось найти подсолнечный жмых – прессованные кожурки семечек – и это годилось в пищу. Мама брала Зою и Борю на работу, потому что в опустевших домах орудовали мародеры. Летом ели лебеду и мать-и-мачеху, мама пекла лепешки из лебеды.

– Игр не было, игрушек тоже, от папы достался компас, и мы с братом постоянно с ним играли. Мы были очень слабые, – говорит Зоя Алексеевна. – В нашем новом жилище не было ремонта, старые обои уже отошли от стены, а под ними ползали крысы – по обоям ходили пузыри. Мы по эти пузырям стучали молоточком. Вот такая была игра. Сами были уже немощные, дистрофики, кожа да кости.

Зое было уже семь лет, возраст, когда дети идут в школу, но в голодном Ленинграде было не до этого. Образование она получила уже после войны.

Эвакуировали семью после прорыва блокады, в 1943 году. По какой-то причине Зоя и Боря оказались в машине без матери. Кто-то увидел, что женщина догоняет грузовик, а у детей даже не было сил сказать, чтобы дождались маму.

Курганский тыл

Семью переправили в Курганскую область, а в 1946 году они вернулась в Ленинград. Зоя Алексеевна окончила школу, поступила в техникум и всю жизнь проработала на химическом предприятии в Тамбове. Ее дочь по распределению оказалась в Омске, а 15 лет назад перевезла родителей в наш город.

– Я очень довольна своей трудовой жизнью, – говорит Зоя Алексеевна. – У меня есть правительственная награда за доблестный труд. Работа была интересная, по душе. И всем молодым людям я желаю именно состояться в профессии.

В родном Ленинграде Зоя Алексеевна бывала и после того, как переехала в Тамбов. Говорит, что и сейчас бы съездила на родину, да здоровье подводит.