О советско-финской войне известно немного. Пробелы в истории этого непростого периода нашей страны заполняет корреспондент «ОП».
О советско-финской войне известно немного. Пробелы в истории этого непростого периода нашей страны заполняет корреспондент «ОП».
Тайна дома деда Романа
У меня было три деда: Роман, Никита, Борис. Старший, Роман, не имел детей, хоть и мечтал о многодетной семье. Он поставил себе дом, который уже более века является самым большим в моей родной деревне – Большой Ине (Минусинский район, Красноярский край). Когда хозяйка ушла из жизни, дед Роман много лет вел хозяйство один, потом стал звать помощниц. Но когда ему пошел девятый десяток, жить одному в огромном доме стало совсем трудно. Вот тогда-то старик и пригласил в гости племянника Антона, старшего сына Никиты:
– Вот что, Антоша, хватит тебе шляться по деревне с гармошкой. Женись и веди в дом работящую девку, и пусть она мне будет дочкой. Ну а дом вот этот пусть будет вашим.
И мой будущий отец поспешил к моей будущей матери с таким неожиданным предложением. А она по всем меркам была бесприданницей и еще не завоевала признания среди деревенских подружек, потому что недавно приехала сюда из города.
– Не дури, Валька, – стали отговаривать невесты-завистницы. – Смотри, какое хозяйство у старого глухаря: не потянешь!
Но моя будущая мать не моргнув глазом отправилась в дом-крепость и с первой же минуты стала называть деда Романа тятей. Потом приняла хозяйство, и почти с того же дня во дворе при хозяйстве уже не было ни одного постороннего. И зажила новая семья на зависть всей деревне. Правда, когда в начале 1937 года на свет появился я, то между молодоженами возник неожиданный спор: как назвать первенца? Мать сказала: «Назовем сына Шуркой – Александром. Почти в каждой многодетной семье растут Сашки – пусть и у нас будет». А отец вдруг предложил назвать меня Виктором. Откуда он такое имя выкопал – неизвестно: в деревне не было ни одного Витьки. И вот какое-то время у меня было три имени: Сашка, Витька и… Митька (дед Роман был глуховат: вместо Витьки звал меня Митькой). Отец стал трактористом и на обед приезжал на тракторе – сначала колесном, потом гусеничном. Я с огромным черным псом, моим телохранителем, тоже выходил на тихую улицу – посмотреть на чудо-машину. Мать работала в колхозе «Власть труда» дояркой, вставала рано, успевала что-то сделать по хозяйству. Ну и деду Роману дело нашлось: особенно он любил выпускать гусей, они строились и парадным шагом шли на пруд, где весь день плескались и щипали травку.
С некоторых – уже давних пор – у меня зреет гипотеза, что в доме деда Романа бывал ссыльный Владимир Ульянов, когда с молодой компанией он проезжал Большую Иню, направляясь из Шушенского – через Минусинск – в Тесь, тупиковое село, где, однако, позже был создан музей кому-то из ссыльных товарищей Ульянова. Другой дороги тогда не было (да и сейчас нет), и Владимир Ульянов, Надежда Крупская, Глеб Кржижановский и другие революционеры, отбывающие срок ссылки в благодатных – поистине курортных! – местах юга Восточной Сибири, могли запросто остановиться в огромном хлебосольном доме Романа Чекмарева – похлебать борща, поесть пирогов с чайком, дать лошадкам отдохнуть, ну а потом уже пуститься в путь – в Тесь. Но это я так, к слову, и чтобы подчеркнуть, в какой глухомани я родился, но куда в свое время ссылали вождей и деятелей революции иного ранга.
Но и в эту глухомань в начале ноября 1939 года пришла повестка 27-летнему Антону Чекмареву. И поехал необстрелянный солдат далеко-далеко и прибыл на Карельский перешеек как раз к началу советско-финской войны – к 26 ноября.
Василий Теркин на Карельском перешейке
Вокруг той войны сложились странные обстоятельства. Сначала ее называли военным конфликтом, потом – войной с белофиннами. Я помню, что в детстве обязательно упоминал участие отца в финской войне. Потом эта война как бы исчезла из судеб тысяч советских людей. Да и сейчас ее упоминают буквально одним словом. Но ведь это была жестокая война с большими потерями с обеих сторон. Но почему-то почти за год отсутствия моего отца дома мать не получила ни одного письма с финского фронта. Трудно поверить, что была запрещена переписка, но где же письма?! Кроме того, я, например, не знаю имен писателей, направленных на финский фронт. Без сомнения, они были направлены. Но тогда где же их книги?! Где герои той войны, где участники? Как писать о войне без их имен, без их ран и потерь?!
И вот недавно с телеэкрана узнал, что на той «неизвестной» войне отличился очень известный человек – народный артист СССР Евгений Весник. А ведь можно сказать, что это был невыдуманный Василий Теркин. Значит, надо искать его воспоминания, а будут ли они щедрыми, сколько-нибудь подробными? Оказывается, в финской войне участвовал будущий народный артист СССР Владислав Стржельчик: вспомните фильм «Адъютант его превосходительства». И вот я стал внимательно вслушиваться в телепередачи, перечитывать материалы о ветеранах войны.
Недавно «Омская правда» опубликовала историю жизни Елизаветы Степановны Неизвестной, руководителя общественной организации «Сироты войны» Кировского округа. Ее отец, Степан Александрович Ларионов, прошел финскую войну, тяжело был ранен в Великую Отечественную. Он умер вскоре, как его привезли в родную деревню в Тюкалинском районе. Через пять лет за отцом ушла и мать: досталось ей, ох досталось, ведь Лиза была тринадцатым(!) ребенком в семье.
Красноармейское партсобрание в окопах, 1940 год.
Неизвестный солдат Валаама
Во втором художественно-поэтическом альманахе «Чаша», посвященном творчеству поэта и художника Аркадия Кутилова, а также других авторов Прииртышья, нашлось место и для уникальных заметок Евгения Кузнецова, бывшего экскурсовода дома инвалидов на острове Валаам в Ладожском озере. История такова: после страшной войны на лицах наших городов оказались десятки тысяч инвалидов-фронтовиков. Чтобы они «не мозолили глаз» начальству, их, потерявших руки, ноги, ослепших и оглохших, рассовали по домам инвалидов. Геннадий Михайлович Добров (Гладуков), художник, родившийся в Омске, совершил подвиг, создав потрясающую галерею портретов «несчастных мира сего», живших на Валааме, на Ладожском озере, где во время Ленинградской блокады проходила Дорога жизни.
Художник Добров не прошел мимо и «самовара» – солдата, потерявшего на войне руки и ноги. Мало того, он потерял дар речи, лишился слуха. В доме инвалидов его звали: «наш неизвестный солдат». Он не мог о себе ничего сказать. Десятки лет пролежал, вперив взгляд в угол палаты, рисуя картины своего прошлого… Нарисовал Добров и Александра Подосенова: в 17 лет тот ушел на финский фронт, в Карелии был ранен снайперской пулей, много лет просидел парализованный, думающий одну-единственную свою думу. О чем была она?
Графические серии Геннадия Доброва охотно принимают выставкомы, они заносятся в каталоги, но кто же осмелится показать их в экспозиции? Особенно серию «Душевнобольные России»! Везде нужна смелость!
Критик Т. Никитина написала о Геннадии Доброве: «Он брал страшное, увечное, почти безобразное, – и делал это бесстрашно, как это делает хирург, подходя к операционному столу с холодным скальпелем. Своим материалом он избрал человеческое страдание: судьбы инвалидов войны, нищету, обездоленность, безумие. Он заглядывал в глаза немых, юродивых безымянных, потерявших все, даже прошлое, в глаза стариков и детей, изувеченных войнами, – и видел в них истинный масштаб человечности, суть человека, умноженную и подчеркнутую громадностью страдания».
Они воевали в Карелии
Участником зимней советско-финской войны был и Станислав Петкевич, родной отец знаменитого поэта и автора стихов, песен Роберта Ивановича Рождественского. Первое свое стихотворение Роберта Рождественского опубликовал в «Омской правде», оно называлось «Фашистам не будет пощады» (8 июля 1941 года). Станислав Никодимович был сотрудником НКВД, но в 1937 году тихо уволился из «органов», работал в одном из лесхозов. Он благополучно прошел огонь на Карельском перешейке. Увы, на вторую войну ему не хватило удачи: погиб во время Великой Отечественной под Смоленском.
Ивану Ивановичу Смирнову идет 94-й годок. Но у старого солдата прекрасная память, не потерял он чувства юмора:
– На финской я был рядовым 212-го отдельного легколыжного разведывательного эскадрона. Подумайте на досуге, что это такое? В 1939-м была снежная зима, снег лежал по пояс, а лыжники не были одеты как следует, да и настоящих лыж наверняка не видели. А как воевать с финнами, которые являются на свет не в рубашках, а в лыжах (с ботинками!) на ногах? В том году у финнов действовал лыжный снайперский женский(!) батальон. Финки летали по снегу со скоростью ласточек и, хорошо зная местность, ловко заходили за спины наших бойцов и… стреляли в них, как по мишеням. Но была у «ласточек» еще и дурная слава: они могли поиздеваться над пленными и даже убитыми бойцами. Война? Да, война, но от женщин такого не ожидаешь.
– Иван Иванович, сейчас о потерях с нашей стороны узнать трудно: пишут, мол, да, потери были, и достаточно большие, а конкретно какие?
– Такое не забывается: потери, бывало, доходили до четырех тысяч человек в сутки. Объяснить их можно только одним: война была неподготовленной.
– Вы принимали участие в Великой Отечественной войне?
– Конечно, я служил в так называемых органах военных сообщений. Мы подвозили все необходимое для боя, да еще и с запасом. Хлопот было немало. Да, я был награжден орденом Красной Звезды и медалью «За боевые заслуги».
– Иван Иванович, практически ничего не известно о специальных наградах участникам советско-финской кампании…
– А их не успели изготовить. А когда руководство страны увидело провал своих военных планов, то решило вообще не шуметь по этому поводу. А когда в феврале 1940 года Карельский перешеек содрогнулся от снарядов тяжелой артиллерии и авиабомбовых налетов, то отличившихся советских летчиков и артиллеристов награждали старыми орденами и медалями. Финской войны как бы не было, хотя…
– А о Маннергейме вы что-нибудь знали?
– Нет, конечно: думали, что это только название местности. А то, что Густав Маннергейм – бывший российский царский генерал-лейтенант и нынешний финский маршал, никто не догадывался…
Да, зимняя советско-финская война была наполнена тайнами, противоречиями и, разумеется, горечью. Но еще большие неприятности были впереди.
Окончание следует.
Автор Виктор Чекмарев
Тайна дома деда Романа
У меня было три деда: Роман, Никита, Борис. Старший, Роман, не имел детей, хоть и мечтал о многодетной семье. Он поставил себе дом, который уже более века является самым большим в моей родной деревне – Большой Ине (Минусинский район, Красноярский край). Когда хозяйка ушла из жизни, дед Роман много лет вел хозяйство один, потом стал звать помощниц. Но когда ему пошел девятый десяток, жить одному в огромном доме стало совсем трудно. Вот тогда-то старик и пригласил в гости племянника Антона, старшего сына Никиты:
– Вот что, Антоша, хватит тебе шляться по деревне с гармошкой. Женись и веди в дом работящую девку, и пусть она мне будет дочкой. Ну а дом вот этот пусть будет вашим.
И мой будущий отец поспешил к моей будущей матери с таким неожиданным предложением. А она по всем меркам была бесприданницей и еще не завоевала признания среди деревенских подружек, потому что недавно приехала сюда из города.
– Не дури, Валька, – стали отговаривать невесты-завистницы. – Смотри, какое хозяйство у старого глухаря: не потянешь!
Но моя будущая мать не моргнув глазом отправилась в дом-крепость и с первой же минуты стала называть деда Романа тятей. Потом приняла хозяйство, и почти с того же дня во дворе при хозяйстве уже не было ни одного постороннего. И зажила новая семья на зависть всей деревне. Правда, когда в начале 1937 года на свет появился я, то между молодоженами возник неожиданный спор: как назвать первенца? Мать сказала: «Назовем сына Шуркой – Александром. Почти в каждой многодетной семье растут Сашки – пусть и у нас будет». А отец вдруг предложил назвать меня Виктором. Откуда он такое имя выкопал – неизвестно: в деревне не было ни одного Витьки. И вот какое-то время у меня было три имени: Сашка, Витька и… Митька (дед Роман был глуховат: вместо Витьки звал меня Митькой). Отец стал трактористом и на обед приезжал на тракторе – сначала колесном, потом гусеничном. Я с огромным черным псом, моим телохранителем, тоже выходил на тихую улицу – посмотреть на чудо-машину. Мать работала в колхозе «Власть труда» дояркой, вставала рано, успевала что-то сделать по хозяйству. Ну и деду Роману дело нашлось: особенно он любил выпускать гусей, они строились и парадным шагом шли на пруд, где весь день плескались и щипали травку.
С некоторых – уже давних пор – у меня зреет гипотеза, что в доме деда Романа бывал ссыльный Владимир Ульянов, когда с молодой компанией он проезжал Большую Иню, направляясь из Шушенского – через Минусинск – в Тесь, тупиковое село, где, однако, позже был создан музей кому-то из ссыльных товарищей Ульянова. Другой дороги тогда не было (да и сейчас нет), и Владимир Ульянов, Надежда Крупская, Глеб Кржижановский и другие революционеры, отбывающие срок ссылки в благодатных – поистине курортных! – местах юга Восточной Сибири, могли запросто остановиться в огромном хлебосольном доме Романа Чекмарева – похлебать борща, поесть пирогов с чайком, дать лошадкам отдохнуть, ну а потом уже пуститься в путь – в Тесь. Но это я так, к слову, и чтобы подчеркнуть, в какой глухомани я родился, но куда в свое время ссылали вождей и деятелей революции иного ранга.
Но и в эту глухомань в начале ноября 1939 года пришла повестка 27-летнему Антону Чекмареву. И поехал необстрелянный солдат далеко-далеко и прибыл на Карельский перешеек как раз к началу советско-финской войны – к 26 ноября.
Василий Теркин на Карельском перешейке
Вокруг той войны сложились странные обстоятельства. Сначала ее называли военным конфликтом, потом – войной с белофиннами. Я помню, что в детстве обязательно упоминал участие отца в финской войне. Потом эта война как бы исчезла из судеб тысяч советских людей. Да и сейчас ее упоминают буквально одним словом. Но ведь это была жестокая война с большими потерями с обеих сторон. Но почему-то почти за год отсутствия моего отца дома мать не получила ни одного письма с финского фронта. Трудно поверить, что была запрещена переписка, но где же письма?! Кроме того, я, например, не знаю имен писателей, направленных на финский фронт. Без сомнения, они были направлены. Но тогда где же их книги?! Где герои той войны, где участники? Как писать о войне без их имен, без их ран и потерь?!
И вот недавно с телеэкрана узнал, что на той «неизвестной» войне отличился очень известный человек – народный артист СССР Евгений Весник. А ведь можно сказать, что это был невыдуманный Василий Теркин. Значит, надо искать его воспоминания, а будут ли они щедрыми, сколько-нибудь подробными? Оказывается, в финской войне участвовал будущий народный артист СССР Владислав Стржельчик: вспомните фильм «Адъютант его превосходительства». И вот я стал внимательно вслушиваться в телепередачи, перечитывать материалы о ветеранах войны.
Недавно «Омская правда» опубликовала историю жизни Елизаветы Степановны Неизвестной, руководителя общественной организации «Сироты войны» Кировского округа. Ее отец, Степан Александрович Ларионов, прошел финскую войну, тяжело был ранен в Великую Отечественную. Он умер вскоре, как его привезли в родную деревню в Тюкалинском районе. Через пять лет за отцом ушла и мать: досталось ей, ох досталось, ведь Лиза была тринадцатым(!) ребенком в семье.
Красноармейское партсобрание в окопах, 1940 год.
Неизвестный солдат Валаама
Во втором художественно-поэтическом альманахе «Чаша», посвященном творчеству поэта и художника Аркадия Кутилова, а также других авторов Прииртышья, нашлось место и для уникальных заметок Евгения Кузнецова, бывшего экскурсовода дома инвалидов на острове Валаам в Ладожском озере. История такова: после страшной войны на лицах наших городов оказались десятки тысяч инвалидов-фронтовиков. Чтобы они «не мозолили глаз» начальству, их, потерявших руки, ноги, ослепших и оглохших, рассовали по домам инвалидов. Геннадий Михайлович Добров (Гладуков), художник, родившийся в Омске, совершил подвиг, создав потрясающую галерею портретов «несчастных мира сего», живших на Валааме, на Ладожском озере, где во время Ленинградской блокады проходила Дорога жизни.
Художник Добров не прошел мимо и «самовара» – солдата, потерявшего на войне руки и ноги. Мало того, он потерял дар речи, лишился слуха. В доме инвалидов его звали: «наш неизвестный солдат». Он не мог о себе ничего сказать. Десятки лет пролежал, вперив взгляд в угол палаты, рисуя картины своего прошлого… Нарисовал Добров и Александра Подосенова: в 17 лет тот ушел на финский фронт, в Карелии был ранен снайперской пулей, много лет просидел парализованный, думающий одну-единственную свою думу. О чем была она?
Графические серии Геннадия Доброва охотно принимают выставкомы, они заносятся в каталоги, но кто же осмелится показать их в экспозиции? Особенно серию «Душевнобольные России»! Везде нужна смелость!
Критик Т. Никитина написала о Геннадии Доброве: «Он брал страшное, увечное, почти безобразное, – и делал это бесстрашно, как это делает хирург, подходя к операционному столу с холодным скальпелем. Своим материалом он избрал человеческое страдание: судьбы инвалидов войны, нищету, обездоленность, безумие. Он заглядывал в глаза немых, юродивых безымянных, потерявших все, даже прошлое, в глаза стариков и детей, изувеченных войнами, – и видел в них истинный масштаб человечности, суть человека, умноженную и подчеркнутую громадностью страдания».
Они воевали в Карелии
Участником зимней советско-финской войны был и Станислав Петкевич, родной отец знаменитого поэта и автора стихов, песен Роберта Ивановича Рождественского. Первое свое стихотворение Роберта Рождественского опубликовал в «Омской правде», оно называлось «Фашистам не будет пощады» (8 июля 1941 года). Станислав Никодимович был сотрудником НКВД, но в 1937 году тихо уволился из «органов», работал в одном из лесхозов. Он благополучно прошел огонь на Карельском перешейке. Увы, на вторую войну ему не хватило удачи: погиб во время Великой Отечественной под Смоленском.
Ивану Ивановичу Смирнову идет 94-й годок. Но у старого солдата прекрасная память, не потерял он чувства юмора:
– На финской я был рядовым 212-го отдельного легколыжного разведывательного эскадрона. Подумайте на досуге, что это такое? В 1939-м была снежная зима, снег лежал по пояс, а лыжники не были одеты как следует, да и настоящих лыж наверняка не видели. А как воевать с финнами, которые являются на свет не в рубашках, а в лыжах (с ботинками!) на ногах? В том году у финнов действовал лыжный снайперский женский(!) батальон. Финки летали по снегу со скоростью ласточек и, хорошо зная местность, ловко заходили за спины наших бойцов и… стреляли в них, как по мишеням. Но была у «ласточек» еще и дурная слава: они могли поиздеваться над пленными и даже убитыми бойцами. Война? Да, война, но от женщин такого не ожидаешь.
– Иван Иванович, сейчас о потерях с нашей стороны узнать трудно: пишут, мол, да, потери были, и достаточно большие, а конкретно какие?
– Такое не забывается: потери, бывало, доходили до четырех тысяч человек в сутки. Объяснить их можно только одним: война была неподготовленной.
– Вы принимали участие в Великой Отечественной войне?
– Конечно, я служил в так называемых органах военных сообщений. Мы подвозили все необходимое для боя, да еще и с запасом. Хлопот было немало. Да, я был награжден орденом Красной Звезды и медалью «За боевые заслуги».
– Иван Иванович, практически ничего не известно о специальных наградах участникам советско-финской кампании…
– А их не успели изготовить. А когда руководство страны увидело провал своих военных планов, то решило вообще не шуметь по этому поводу. А когда в феврале 1940 года Карельский перешеек содрогнулся от снарядов тяжелой артиллерии и авиабомбовых налетов, то отличившихся советских летчиков и артиллеристов награждали старыми орденами и медалями. Финской войны как бы не было, хотя…
– А о Маннергейме вы что-нибудь знали?
– Нет, конечно: думали, что это только название местности. А то, что Густав Маннергейм – бывший российский царский генерал-лейтенант и нынешний финский маршал, никто не догадывался…
Да, зимняя советско-финская война была наполнена тайнами, противоречиями и, разумеется, горечью. Но еще большие неприятности были впереди.
Окончание следует.
Автор Виктор Чекмарев
©
