Свою новую программу «В поисках живой души» народный артист России Александр Филиппенко опробовал на омском зрителе. После спектакля мастер монодрамы рассказал о наступившей эпохе визуального театра и мощной силе сатиры.
— Александр Георгиевич, правильно ли говорить, что премьера новой программы состоялась в Омске?
— Если хотите, можете называть это премьерой, если хотите — обкаткой. Это не имеет никакого значения. Я несу ответственность за свою работу, и это самое важное. Помните, Аркадий Райкин играл в начале перестройки такую миниатюру: «Мы столько угля, столько стали…» — «Нет, лично вы — что можете?» — «Мы столько хлеба, столько мяса, молока…» — «Нет, лично вы — что можете?» — «Я? Могу пиво зубами открывать». Вот если есть возможность кроме пива что-то делать, ты это делаешь. В удовольствие. И на работу идешь, как на праздник. Можно сказать, что это серьезная репетиция перед очень важным выступлением в концертном зале имени Чайковского в Москве. Первый из трех спектаклей назначен на 2 февраля. Страшнее этого зала ничего нет. Труднейшими были эти два дня в Омске, я взял два подряд спектакля. Откуда силы? Не знаю! Выходил все время на балкон, смотрел на Иртыш, дышал. И благо солнышко было, в Москве-то ужас.
— Первая часть программы — это местами гулаговские хроники, местами тоска от непонимания и одиночества. Вторая — гоголевская сатира… Кировский лес даже упомянули.
— Каждый раз после спектакля меня спрашивают: «Это все Гоголь написал?» Николай Васильевич — это махина для меня. И не то чтобы я жду, что победителем выйду, — живым бы остаться, чтобы он не раздавил. А про лес… выскочило. В старые времена кавээновские, когда передачи шли прямым эфиром, у нас было железное правило: слово не воробей, поймают — и вылетишь. Кировский лес — только для «Пятого театра». В зале Чайковского этого уже не будет.
— Почему вы не работаете с современными авторами?
— Мне присылают книги какие-то почитать, но в основном это экшн. Все испортили мыльные оперы. Я бы сказал, что думаю по поводу многих современных передач, но жена запрещает. Поэтому я не смотрю телевизор: все известно, знакомо. Авторы быстро научились в одном стиле писать. Никакой чеховщины. Семь цветов радуги! Экшн! Экшн! Экшн! Чтобы старушка отвлеклась — и тут же вернулась. А у меня Шаламов, Шукшин… Кстати, рассказ Шукшина «Забуксовал», который я использую в «Поисках», подсказал мне Михаил Александрович Ульянов. Сказал: «Сашка, выучи». И сегодняшний вечер был посвящен именно Ульянову. Наверное, это впечатление от омских гастролей. В Музыкальном театре я смотрел буклеты: Ульянов играл через день Ленина, через день Сталина, потом Степана Разина, и в нашей зависимой и продажной профессии это мог позволять себе только истинно свободный человек. И все это имело успех, и зритель кричал: «Браво!»
— Как современная молодежь воспринимает такой сложный жанр, как монодрама?
— Я играл «Демарш энтузиастов» в знаменитом Политехническом музее. Там было очень интересное выступление с видеорядом, за моей спиной транслировались фотографии 1960-х годов. Я сам не знал, что это в тренде. Я — тренд! Я читал им и добавлял какие-то свои личные комментарии, поскольку я прошел эти 1960-е рок-н-рольные. Когда я их потом спрашивал: «Ну что? Ну как?» — молчат. Спрашиваю: «Почему вы так мало реагировали про август 1968-го?» — «Александр Георгиевич, у нас родители в 1968-м только из детсада пришли». Даже про 1991-й — никто ничего не помнит. Еще есть такой молодежный театр «Практика». Почти на каждой афише пометка «Ненормативная лексика». Я читал там «Один день Ивана Денисовича». И я для них был как татаро-монгольское иго. Но что-то остается у них, оседает.
— Может быть, кто-то из молодых режиссеров театра или кино вам интересен?
— Бутусов, Богомолов, Серебренников очень интересные. Но театр слова ушел, и наступила эпоха визуального театра, инсталляции, Кастеллучи. Время такое. Радиотеатры ушли. Сейчас просто нет специалистов этого жанра. Затоптали рынок аудиокниг. Решили эти продюсеры, что всего-то два положения, «вкл» и «выкл», посадили человека у микрофона, он прочитал — и можно продавать. Я вот хотел прочитать Стругацких «Улитка на склоне», а уже есть, уже отдано, продано. Кто-то понимает важность, например, Акунин. Он сразу сказал, что «Пиковый валет» один Филиппенко должен читать.
— Вы вносите свои коррективы в спектакли, спорите с режиссерами?
— Нельзя идти против режиссера и предлагать свои интерпретации. Не соглашайся, если чувствуешь, что будешь свое вставлять. Должен быть автор и режиссер. А актер должен понимать свое место в формуле, прочитать материал и, если что-то не так, сказать: «Ёлки! Я не могу в это время». Или согласиться и сделать то, что должен. Я снимался у Алексея Германа в ленте «Мой друг Иван Лапшин». У Германа была формула: играть, ничего не играя, как бы под хронику. Кажется, что это документ, а это игра. И он собрал людей, которые понимали, что это такое. И я помню, как Андрей Миронов хотел выскочить из сложившегося стереотипа опереточного героя. И Герман попал именно тогда в мою биографию, когда я очень много из кино понимал и понимал, что такое режиссерская формула. А сейчас… легкость мысли у всех необычайная. Нельзя так.
Автор Мария Митина
Фото Виктор Дмитриев
— Если хотите, можете называть это премьерой, если хотите — обкаткой. Это не имеет никакого значения. Я несу ответственность за свою работу, и это самое важное. Помните, Аркадий Райкин играл в начале перестройки такую миниатюру: «Мы столько угля, столько стали…» — «Нет, лично вы — что можете?» — «Мы столько хлеба, столько мяса, молока…» — «Нет, лично вы — что можете?» — «Я? Могу пиво зубами открывать». Вот если есть возможность кроме пива что-то делать, ты это делаешь. В удовольствие. И на работу идешь, как на праздник. Можно сказать, что это серьезная репетиция перед очень важным выступлением в концертном зале имени Чайковского в Москве. Первый из трех спектаклей назначен на 2 февраля. Страшнее этого зала ничего нет. Труднейшими были эти два дня в Омске, я взял два подряд спектакля. Откуда силы? Не знаю! Выходил все время на балкон, смотрел на Иртыш, дышал. И благо солнышко было, в Москве-то ужас.
— Первая часть программы — это местами гулаговские хроники, местами тоска от непонимания и одиночества. Вторая — гоголевская сатира… Кировский лес даже упомянули.
— Каждый раз после спектакля меня спрашивают: «Это все Гоголь написал?» Николай Васильевич — это махина для меня. И не то чтобы я жду, что победителем выйду, — живым бы остаться, чтобы он не раздавил. А про лес… выскочило. В старые времена кавээновские, когда передачи шли прямым эфиром, у нас было железное правило: слово не воробей, поймают — и вылетишь. Кировский лес — только для «Пятого театра». В зале Чайковского этого уже не будет.
— Почему вы не работаете с современными авторами?
— Мне присылают книги какие-то почитать, но в основном это экшн. Все испортили мыльные оперы. Я бы сказал, что думаю по поводу многих современных передач, но жена запрещает. Поэтому я не смотрю телевизор: все известно, знакомо. Авторы быстро научились в одном стиле писать. Никакой чеховщины. Семь цветов радуги! Экшн! Экшн! Экшн! Чтобы старушка отвлеклась — и тут же вернулась. А у меня Шаламов, Шукшин… Кстати, рассказ Шукшина «Забуксовал», который я использую в «Поисках», подсказал мне Михаил Александрович Ульянов. Сказал: «Сашка, выучи». И сегодняшний вечер был посвящен именно Ульянову. Наверное, это впечатление от омских гастролей. В Музыкальном театре я смотрел буклеты: Ульянов играл через день Ленина, через день Сталина, потом Степана Разина, и в нашей зависимой и продажной профессии это мог позволять себе только истинно свободный человек. И все это имело успех, и зритель кричал: «Браво!»
— Как современная молодежь воспринимает такой сложный жанр, как монодрама?
— Я играл «Демарш энтузиастов» в знаменитом Политехническом музее. Там было очень интересное выступление с видеорядом, за моей спиной транслировались фотографии 1960-х годов. Я сам не знал, что это в тренде. Я — тренд! Я читал им и добавлял какие-то свои личные комментарии, поскольку я прошел эти 1960-е рок-н-рольные. Когда я их потом спрашивал: «Ну что? Ну как?» — молчат. Спрашиваю: «Почему вы так мало реагировали про август 1968-го?» — «Александр Георгиевич, у нас родители в 1968-м только из детсада пришли». Даже про 1991-й — никто ничего не помнит. Еще есть такой молодежный театр «Практика». Почти на каждой афише пометка «Ненормативная лексика». Я читал там «Один день Ивана Денисовича». И я для них был как татаро-монгольское иго. Но что-то остается у них, оседает.
— Может быть, кто-то из молодых режиссеров театра или кино вам интересен?
— Бутусов, Богомолов, Серебренников очень интересные. Но театр слова ушел, и наступила эпоха визуального театра, инсталляции, Кастеллучи. Время такое. Радиотеатры ушли. Сейчас просто нет специалистов этого жанра. Затоптали рынок аудиокниг. Решили эти продюсеры, что всего-то два положения, «вкл» и «выкл», посадили человека у микрофона, он прочитал — и можно продавать. Я вот хотел прочитать Стругацких «Улитка на склоне», а уже есть, уже отдано, продано. Кто-то понимает важность, например, Акунин. Он сразу сказал, что «Пиковый валет» один Филиппенко должен читать.
— Вы вносите свои коррективы в спектакли, спорите с режиссерами?
— Нельзя идти против режиссера и предлагать свои интерпретации. Не соглашайся, если чувствуешь, что будешь свое вставлять. Должен быть автор и режиссер. А актер должен понимать свое место в формуле, прочитать материал и, если что-то не так, сказать: «Ёлки! Я не могу в это время». Или согласиться и сделать то, что должен. Я снимался у Алексея Германа в ленте «Мой друг Иван Лапшин». У Германа была формула: играть, ничего не играя, как бы под хронику. Кажется, что это документ, а это игра. И он собрал людей, которые понимали, что это такое. И я помню, как Андрей Миронов хотел выскочить из сложившегося стереотипа опереточного героя. И Герман попал именно тогда в мою биографию, когда я очень много из кино понимал и понимал, что такое режиссерская формула. А сейчас… легкость мысли у всех необычайная. Нельзя так.
Автор Мария Митина
Фото Виктор Дмитриев
©
