Братья Ивановы: «Мы полюбили джаз за правду»

В рамках проекта «Всероссийский виртуальный концертный зал» в Омске выступили заслуженные артисты России Михаил и Андрей Ивановы.

Концерт «Симфоджаз братьев Ивановых», в котором пианист Михаил Иванов и контрабасист Андрей Иванов выступили с Омским симфоническим оркестром под руководством Дмитрия Васильева, вызвал восторг публики. И это был первый концерт Омской филармонии, который транслировался в Интернете в рамках проекта «Всероссийский виртуальный концертный зал».

Самая русская фамилия

– Михаил и Андрей, у вас самая русская из русских фамилий. Можно сказать, символ страны. Она вам помогает за рубежом?

Михаил: – Да. Однажды, когда мы летели в Америку, за 15 минут до рейса нас вызвали к стойке и говорят: «Мы хотим вам поменять билеты из эконом-класса на бизнес-класс. Мы опешили и спросили: «А почему?» – «Фамилия у вас такая – символ России». И мы полетели с королевскими почестями, в креслах, напоминающих массажные, с одеялами, тапочками, шапочками, официантами, предлагающими вино.

– Раньше артисты с простыми фамилиями придумывали звучные псевдонимы…

Михаил: – Было и наоборот: Ивановыми становились обладатели труднопроизносимых фамилий. Был критик Иванов, который совсем не Иванов. А среди музыкантов – Иванов-Крамской, Ипполитов-Иванов, правда, в последнем случае ударение – на втором слоге. Может, и нам что-то придумать? Произносить свою фамилию с ударением на первом слоге? Таких вроде бы не было. Шутка.

– А где ваша малая родина?

Михаил: – Курск. Родина Георгия Свиридова, ему памятник поставили недалеко от нашего дома. Родина Серафима Саровского – в двух кварталах от нас преподобный Серафим родился и вырос. Вот такие у нас земляки. И знаменитых курских соловьев можно слушать прямо с балкона.

– Почему детей из одной семьи стали учить игре на разных инструментах?

Андрей: – Это логично. Когда рояль занят, другой ребенок в соседней комнате играет на чем-то ином.

Михаил: – Андрея отдали в музыкальную школу на скрипку. Ну, он решил: что такое скрипка, надо инструмент увеличить. Чтоб был более мужским. А сейчас, когда сидит в самолете на одном кресле с контрабасом, думает, что дальше делать. Если б в детстве знал, какие ждут мучения, наверное, флейту бы выбрал.
Андрей: – Сидим в обнимку, отпустить от себя нельзя – дрова будут.

– Расскажите о своем кон­т­рабасе.

Андрей: – У меня четыре инструмента. И у каждого свое предназначение. На одном лучше записываться в студии. Старенький, ему больше 200 лет, его нельзя перевозить, может не выдержать перепада температур, а звучит прекрасно. А тот, что вожу с собой, – чешский, помоложе, ему 60 лет, он еще терпит переезды. Каждый музыкант под себя адаптирует инструмент, этот мне очень хорошо подходит. На другом не смог бы донести до слушателей то, что задумал. Поэтому иду на компромиссы со своим позвоночником, но тащу всюду с собой инструмент.

– В мировой музыке очень мало сольных фрагментов для контрабаса…

Андрей: – Аккомпанирующий инструмент. Были примеры, когда композиторы старались вытащить контрабас на сольные партии. Итальянец, автор многих опер Джованни Боттезини. Он сам играл на контрабасе, маленьком, трехструнном, ближе к виолончели. Контрабасистом был великий русский дирижер Сергей Кусевицкий. И он писал произведения, где было соло контрабаса с оркестром. Поэтому мы имеем небольшое наследие.

Михаил: – А сегодня есть композитор Андрей Микита, который написал концертино для сольного контрабаса. Академический композитор – и заинтересовался.
Андрей: Для меня написал.

Воздух свободы

– Даже в джазе контрабас редко солирует, там саксофон главный?

Андрей: – Нет, в джазе все равноправны. Поэтому я получил академическое образование, но всегда посматривал в сторону джаза. Там если даже аккомпанируешь, то аккомпанемент сольный.

– А вы, Михаил, почему в сторону джаза посмотрели?

Михаил: – В Курском музучилище открылось одно из первых в стране эстрадно-джазовое отделение. Потом я учился в Ростовской консерватории.
Андрей: – А я окончил Гнесинский институт, и заведующий кафедрой джаза, прфессор Ростовской консерватории Ким Назаретов пригласил меня преподавать в Ростов. И с его помощью мы с братом создали свою творческую джазовую единицу в филармонии.

– Главное, за что вы любите джаз, – это возможность импровизации, самовыражения?

Михаил: – Мы полюбили джаз за правду. Время было советское, с замороженностью эмоций. Джаз был не только способом самовыражения музыкантов, но символом свободы вообще.

– Не все поклонники джаза любят симфоджаз, говорят: там нет импровизации…

Андрей: – Симфоджазом иногда называют эстрадные оркестры. А симфоджаз – это Джорж Гершвин, написавший «Рапсодию в стиле блюз». Там есть импровизации, но они прописаны. Хотя мы с Денисом Мацуевым играли Гершвина уже со свободными импровизациями.

Михаил: – У нас сегодня свой стиль, который складывался годами. В 2002 году нас пригласили в Московскую консерваторию сделать абонемент симфоджаза. Есть такое понятие – филармонический формат. А джаз развивался в клубном формате со свободой поведения и музыкантов, и слушателей. Нужно было объединить симфоническую музыку и джаз в полуторачасовом концерте. Нам очень помог Георгий Гаранян, с которым мы до этого играли в квартете. Он был единственным в нашей компании знатоком симфонических оркестров и дирижеров. И мы стали выступать с «Виртуозами Москвы», оркестром «Новая Россия»…Каждый год готовили 3-4 программы, и за 12 лет, экспериментируя в разных направлениях, создали и свою оригинальную программу, которая не вмещается в рамки одного концерта. Вступили в Союз композиторов. В последнее время стали интересоваться русской музыкой.

Русский путь

– О вас пишут как о первооткрывателях русского джаза. А джаз может быть русским? Корни-то заморские.

Михаил: – Все дело в интонации. Джаз – это принцип. Есть правила игры: в шашках одни, в шахматах – другие. Джаз – это такие шахматы, в которых определенные правила показывают, джаз это или не джаз. Если внутрь заданной конструкции вложить свою интонацию, свой язык, будет русский джаз. Законы гармонии, ритма, импровизация те же, а музыка звучит русская.

– Это вызывает большое удивление на Западе?

Михаил: – У нас самих тоже. Но джаз, когда пересек Атлантику и пошел по Европе, попадая на яркую национальную почву, стал давать самобытные ростки. Великий норвежский саксофонист Ян Гарбарек играет норвежский джаз. И когда мы в 1989 году чудным образом попали на конкурс в Бельгию и привезли программу «Мое русское сердце» – с ложками, балалайкой, – нам дали Гран-при. А американцы заняли четвертое место. Мы потом в трудные 90-е годы шесть лет работали в Бельгии, играли в клубе в центре Брюсселя. Как-то приехал оркестр Диззи Гиллеспи, и каждый вечер музыканты приходили играть с нами, чтобы потренироваться. Когда мы устали с ними играть джазовые стандарты, сказали: давайте мы покажем свою программу. И директор оркестра говорит: «То, что вы играете с моими музыкантами, очень хорошо, но в Америке этого много. А того, что сыграли сейчас, нет вообще». Мы мечтали поступить учиться в школу Беркли, все джазмены хотят попасть туда. А тут услышали: «Вам не нужно ничего ломать. Вы самобытны, никого не копируете. Надо только попасть на рынок». С тех пор и идем своим путем.

– Андрей, а свой путь у контрабасиста – новые приемы игры?

Андрей: – Принципы. У меня классическое образование, и я попытался приемы Боттезини и Кусевицкого перетащить в джаз. То, что делают смычком, перевел в пиццикато (извлечение звука щипком струны). Джазмены так никогда не играли. Было непросто, но вроде бы удалось.

– Сколько может длиться соло контрабаса?

Андрей: – Столько, сколько может вытерпеть публика. Я могу один и весь концерт играть.

– Иногда о музыкантах-виртуозах говорят: фокусники. Не боитесь такой оценки?

Андрей: – Как говорил Георгий Гаранян, нет трюка, нет фокуса – нет номера. Об эффектах думали и Лист, и Паганини.
– Как рождается импровизация во время игры с симфоническим оркестром?

Михаил: – Есть свободные места, когда оркестр молчит и энергия джаза фонтаном вырывается наружу и ничем не сдерживается. А есть стены, ограничивающие взрыв. В этом и состоит наша конструкция исполняемого произведения. Вот мы только что закончили работу над «Половецкими плясками-XXI». В основе мелодии Александра Бородина, они соединяются с джазовой музыкой Дейва Брубека, Пола Дезмонта. Нам интересно, как могут звучать композиторы «Могучей кучки» в симфоджазе.

– Смело вы обходитесь со сторонниками русской идеи в музыке.

Михаил: – Нам это близко. Работа вызывает даже восторг. Рождается новый жанр. Пока оставляем бренд «симфоджаз», но это новая музыка, где стираются границы жанров.