Мастер сцены о героических образах, принцах и нелегком хлебе танцовщика.
«Принцев станцевать проще»
– Очередной номер нашей газеты выйдет 18 февраля, в день памяти Дмитрия Михайловича Карбышева. В этот же день на сцене музыкального театра будет идти балет, где вы предстанете в образе легендарного генерала. Это первая в России постановка балета о Карбышеве. Спектакль важен не только для Омска, но и для всей страны. А как вам удалось создать этот образ? Трудно ли было настроиться на эту историю?
– Я знал, конечно, биографию этого человека и раньше. Но когда углубился в историю, думал над образом, готовился к роли, многое переосмыслил. Сколько же всего ему пришлось вытерпеть! И такая воля была у этого человека. Он столько пережил, столько времени был в плену, но не был сломлен, поддерживал в концлагерях людей и погиб за несколько месяцев до победы, в которую так верил. А ведь ему предлагалось многое, и он мог быть свободным человеком. Я все время об этом думал. И мне важно было передать именно эмоцию. Донести до людей, особенно молодых, что нужно любить свою Родину. И через эту историю языком хореографии, пластики показать, как можно ее любить.
– Вы много танцевали партии принцев, персонажей сказочных. И вдруг такой исторический, героический образ. Вы сомневались, получится ли он у вас?
– Очень в себе сомневался. Чувствовал, какая ответственность на мне. Идея сделать такой спектакль принадлежала директору театра Борису Львовичу Ротбергу. Карбышев – наш земляк, человек необыкновенного мужества, пример стойкости, действительно славное имя Омска. И я старался как мог. После репетиций был выжатый как тряпка. Принца, конечно, проще станцевать. Там определенная пластика, все понятно.
«Мне ближе классика»
– Роль не должна быть пустой. В нее нужно вложить и какой-то свой опыт. А как вам работалось над образом Врубеля? Как у вас получилось передать состояние творца, человека ранимого, психически нездорового? Михаил Александрович страдал бредом, галлюцинациями. И все это читается со сцены.
– Он мне понятен как человек искусства. Мне абсолютно понятны его любовь к жене, стремление к идеалу, сомнения. Перед нами была поставлена задача питерским балетмейстером Гали Абайдуловым рассказать историю души. Но не только в этом была сложность. В балете «Врубель» технически сложные партии, очень много хореографии. Но, как мне кажется, мы справились. Зритель принял эту постановку.
– В отличие от балета «Страсть», поставленного по роману Льва Толстого «Анна Каренина»?
– В моей жизни такое было впервые, чтобы на премьере люди топали, уходили. Поначалу все вроде бы шло нормально, работали, репетировали. Но когда начались постановки, оказалось, что половина сцен без музыки, без хореографии, там из танцевальных сцен, по-моему, только дуэт Кити и Левина. Остальное – драматические сцены, ходьба. А заявлено было: балет на музыку Петра Чайковского.
Сейчас спектакль определен как сценическая пластическая фантазия по мотивам романа Льва Толстого «Анна Каренина». Появилась своя публика. Зритель знает, на что идет. Но сам я не в восторге от этой работы.
– Хотя вы там Вронский!
– Вронский! А удовлетворения нет! Возможно, потому что есть шикарные постановки «Анны Карениной». И я видел, какая там хореография. А возможно, потому что мне ближе классический балет.
«Искусство не стоит на месте»
– А у вас есть кумиры в профессии? У кого вы учились?
– В училище мы много смотрели в записях Михаила Барышникова, учились профессии у него. Уже в то время он такое вытворял!
Много мне помогал и подсказывал Игорь Зеленский, с которым мы работали на одной сцене в Новосибирском театре оперы и балета. Он был директором балета театра, но все равно выходил на сцену. Он и сейчас танцует. И, несмотря на травмы, операции, даст еще фору молодым танцовщикам.
– Майя Плисецкая как-то сказала с сожалением, что в балете стало много спорта. На самом деле так ли важна техника? У Галины Улановой и шаг был небольшой, и прыжок, и вращалась она не очень, а ее считали гениальной.
– Если говорить о технике, во времена Улановой балерина поднимала ногу только на 90 градусов, а мужчины вообще не прыгали. Шпагат в прыжке никто не делал. Тогда это было из мира фантастики. И пошло от Барышникова. Он стал вводить такую технику. А ввел мужчину в танец Нуриев. И это было продвижение. Искусство не может и не должно стоять на месте. Другое дело, что русский балет ценится во всем мире за душу, эмоциональность. Балерина может наработать 32 фуэте, держать ногу, как гимнастка, но если нет природной харизмы, где ее возьмешь? Есть артисты, которые выходят на сцену – делают разножку, тройной пируэт в воздухе, другие трюки. Но это все шоу: смотрится зрелищно, а не сценично.
– И все же карьера артиста балета зависит от его физической формы.
– Я не склонен к полноте. На диетах не сижу. По природе у меня мягкие связки, и лет до 27 мне не нужно было делать растяжку. Сейчас уже не так. В отпуске чувствую, что мышцы теряют тонус, и выхожу на неделю раньше, чтобы к открытию сезона быть в форме. В футбол, конечно, не играю. Когда был маленький, лет до 12–13, это случалось, после чего сильно переживал. Потом стал понимать, почему нельзя. А то, что этого делать нельзя, в хореографическом училище с детства вбивают в голову.
«Из-за травмы остался без Спартака»
– Все артисты балета начинают с кордебалета. Как скоро вы стали мастером сцены?
– Прошел все ступеньки. Начинал в кордебалете, работал в тройках, двойках. Потом стал получать второстепенные сольные партии. Были и неудачи. В Новосибирском театре оперы и балета я уже начинал репетировать Спартака. Но из-за травмы так его и не станцевал.
– Рассказывают, что на сцене с молодыми случаются и курьезы. У балерин падают юбки, танцовщики забывают снять перед выходом на сцену шерстянки, кофточки. И что особенно страшно – могут начать танцевать не с той ноги. Вам это знакомо?
– Был случай на гастролях в Аргентине. Я еще в кордебалете работал. Это был балет «Спартак». И в финальной сцене, где убивают Спартака, легионеры должны были выскочить из кулис. И вот мы стоим в кулисах, ждем, ждем. И я так переволновался, что, не дождавшись двух-трех нот, побежал на сцену. Выбежал такой с копьем, прыгнул, сделал все как надо, смотрю, а на сцене никого нет. Побежал обратно. В общем, начудил там.
И не с той ноги тоже танцевал. В балете «Шопениана». Не раз его работал. А как-то выхожу на спектакле, начинается вариация, прыгаю, туда-сюда и понять не могу, почему мне так неудобно. Всегда удобно, а в этот раз нет. Только потом понял, что не с той ноги начал. И хорошо, что опыт уже был, не остановился, даже репетитор мой сказал, что ничего не заметил. В кордебалете такое не пройдет. Выбился из массовки – сразу видно.
«Я не понимал, зачем мне балет»
– Расскажите, кто вас привел в хореографическое училище. Из какой вы семьи, где родились?
– Родился на Алтае. В 1985-м
году моя семья переехала в Казахстан, где я пошел в первый класс, жили под Алма-Атой. В балет попал случайно. Когда мне было десять лет, в школу, где я учился, приехали педагоги из Алматинского хореографического училища смотреть детей. Завели нас в спортзал, мы были в спортивной форме – в трусах и майках. И вот поподнимали мне ногу, стопу помяли, попросили попрыгать. И выдали документы, приглашение на вступительные экзамены в хореографическое училище. Дело было весной, я пришел домой, сунул эти документы в стол и забыл про них. А когда наводил перед каникулами порядок, нашел и показал маме. Она посмотрела и говорит: «Ехать нужно первого июня. Это завтра. Поедешь?». Я не знал, ехать или нет, но мама нас с отцом все равно отправила. Я прошел все три тура, и нам сказали, чтобы после каникул приезжали с вещами.
Первого сентября мы приехали с мамой. Помню, она мне постель заправила, что-то наутюжила, пионерский галстук оставила и собралась уезжать. Я ей: «Мама, ты куда?» Она говорит: «Домой».
Я не понимал, что происходит, куда и зачем меня привезли. Я сильно тосковал по дому. Какой балет? Зачем он нужен?
Нас не только учили танцевать, но и очень развивали.
А потому часто возили в театры. Первый раз попал на «Лебединое озеро». Спектакль был вечерний, и я уснул. В другой раз не спал, но весь спектакль ждал, когда повезут на ужин. В учебу втянулся года через три.
– А ваши родители люди творческие?
– Нет. Я из обычной рабочей семьи. И однажды, я тогда еще учился в хореографическом училище, родители приехали на отчетный концерт. У меня была партия Графа Альберта в «Жизели». Сцена на кладбище. Я делаю пируэт и падаю. В это время папа говорит маме: «Может быть, ему плохо стало, пойдем, поможем». Мама тоже испугалась, а как вести себя, не знает и говорит: «Нет, Юра, давай подождем. Наверное, так надо».
Моя мама до сих пор плачет на моих спектаклях. Говорит: «Не могу все это смотреть. Ты – на сцене».
– Это потому, что ваши родители очень вас любят. А вы бы отдали своего ребенка в балет, зная теперь, какой это труд, какой это хлеб?
– Моей дочери Глафире только два года. И я затрудняюсь с ответом. Себе другой судьбы не хочу. А для нее такой судьбы, скорее, не пожелал бы.
– Очередной номер нашей газеты выйдет 18 февраля, в день памяти Дмитрия Михайловича Карбышева. В этот же день на сцене музыкального театра будет идти балет, где вы предстанете в образе легендарного генерала. Это первая в России постановка балета о Карбышеве. Спектакль важен не только для Омска, но и для всей страны. А как вам удалось создать этот образ? Трудно ли было настроиться на эту историю?
– Я знал, конечно, биографию этого человека и раньше. Но когда углубился в историю, думал над образом, готовился к роли, многое переосмыслил. Сколько же всего ему пришлось вытерпеть! И такая воля была у этого человека. Он столько пережил, столько времени был в плену, но не был сломлен, поддерживал в концлагерях людей и погиб за несколько месяцев до победы, в которую так верил. А ведь ему предлагалось многое, и он мог быть свободным человеком. Я все время об этом думал. И мне важно было передать именно эмоцию. Донести до людей, особенно молодых, что нужно любить свою Родину. И через эту историю языком хореографии, пластики показать, как можно ее любить.
– Вы много танцевали партии принцев, персонажей сказочных. И вдруг такой исторический, героический образ. Вы сомневались, получится ли он у вас?
– Очень в себе сомневался. Чувствовал, какая ответственность на мне. Идея сделать такой спектакль принадлежала директору театра Борису Львовичу Ротбергу. Карбышев – наш земляк, человек необыкновенного мужества, пример стойкости, действительно славное имя Омска. И я старался как мог. После репетиций был выжатый как тряпка. Принца, конечно, проще станцевать. Там определенная пластика, все понятно.
«Мне ближе классика»
– Роль не должна быть пустой. В нее нужно вложить и какой-то свой опыт. А как вам работалось над образом Врубеля? Как у вас получилось передать состояние творца, человека ранимого, психически нездорового? Михаил Александрович страдал бредом, галлюцинациями. И все это читается со сцены.
– Он мне понятен как человек искусства. Мне абсолютно понятны его любовь к жене, стремление к идеалу, сомнения. Перед нами была поставлена задача питерским балетмейстером Гали Абайдуловым рассказать историю души. Но не только в этом была сложность. В балете «Врубель» технически сложные партии, очень много хореографии. Но, как мне кажется, мы справились. Зритель принял эту постановку.
– В отличие от балета «Страсть», поставленного по роману Льва Толстого «Анна Каренина»?
– В моей жизни такое было впервые, чтобы на премьере люди топали, уходили. Поначалу все вроде бы шло нормально, работали, репетировали. Но когда начались постановки, оказалось, что половина сцен без музыки, без хореографии, там из танцевальных сцен, по-моему, только дуэт Кити и Левина. Остальное – драматические сцены, ходьба. А заявлено было: балет на музыку Петра Чайковского.
Сейчас спектакль определен как сценическая пластическая фантазия по мотивам романа Льва Толстого «Анна Каренина». Появилась своя публика. Зритель знает, на что идет. Но сам я не в восторге от этой работы.
– Хотя вы там Вронский!
– Вронский! А удовлетворения нет! Возможно, потому что есть шикарные постановки «Анны Карениной». И я видел, какая там хореография. А возможно, потому что мне ближе классический балет.
«Искусство не стоит на месте»
– А у вас есть кумиры в профессии? У кого вы учились?
– В училище мы много смотрели в записях Михаила Барышникова, учились профессии у него. Уже в то время он такое вытворял!
Много мне помогал и подсказывал Игорь Зеленский, с которым мы работали на одной сцене в Новосибирском театре оперы и балета. Он был директором балета театра, но все равно выходил на сцену. Он и сейчас танцует. И, несмотря на травмы, операции, даст еще фору молодым танцовщикам.
– Майя Плисецкая как-то сказала с сожалением, что в балете стало много спорта. На самом деле так ли важна техника? У Галины Улановой и шаг был небольшой, и прыжок, и вращалась она не очень, а ее считали гениальной.
– Если говорить о технике, во времена Улановой балерина поднимала ногу только на 90 градусов, а мужчины вообще не прыгали. Шпагат в прыжке никто не делал. Тогда это было из мира фантастики. И пошло от Барышникова. Он стал вводить такую технику. А ввел мужчину в танец Нуриев. И это было продвижение. Искусство не может и не должно стоять на месте. Другое дело, что русский балет ценится во всем мире за душу, эмоциональность. Балерина может наработать 32 фуэте, держать ногу, как гимнастка, но если нет природной харизмы, где ее возьмешь? Есть артисты, которые выходят на сцену – делают разножку, тройной пируэт в воздухе, другие трюки. Но это все шоу: смотрится зрелищно, а не сценично.
– И все же карьера артиста балета зависит от его физической формы.
– Я не склонен к полноте. На диетах не сижу. По природе у меня мягкие связки, и лет до 27 мне не нужно было делать растяжку. Сейчас уже не так. В отпуске чувствую, что мышцы теряют тонус, и выхожу на неделю раньше, чтобы к открытию сезона быть в форме. В футбол, конечно, не играю. Когда был маленький, лет до 12–13, это случалось, после чего сильно переживал. Потом стал понимать, почему нельзя. А то, что этого делать нельзя, в хореографическом училище с детства вбивают в голову.
«Из-за травмы остался без Спартака»
– Все артисты балета начинают с кордебалета. Как скоро вы стали мастером сцены?
– Прошел все ступеньки. Начинал в кордебалете, работал в тройках, двойках. Потом стал получать второстепенные сольные партии. Были и неудачи. В Новосибирском театре оперы и балета я уже начинал репетировать Спартака. Но из-за травмы так его и не станцевал.
– Рассказывают, что на сцене с молодыми случаются и курьезы. У балерин падают юбки, танцовщики забывают снять перед выходом на сцену шерстянки, кофточки. И что особенно страшно – могут начать танцевать не с той ноги. Вам это знакомо?
– Был случай на гастролях в Аргентине. Я еще в кордебалете работал. Это был балет «Спартак». И в финальной сцене, где убивают Спартака, легионеры должны были выскочить из кулис. И вот мы стоим в кулисах, ждем, ждем. И я так переволновался, что, не дождавшись двух-трех нот, побежал на сцену. Выбежал такой с копьем, прыгнул, сделал все как надо, смотрю, а на сцене никого нет. Побежал обратно. В общем, начудил там.
И не с той ноги тоже танцевал. В балете «Шопениана». Не раз его работал. А как-то выхожу на спектакле, начинается вариация, прыгаю, туда-сюда и понять не могу, почему мне так неудобно. Всегда удобно, а в этот раз нет. Только потом понял, что не с той ноги начал. И хорошо, что опыт уже был, не остановился, даже репетитор мой сказал, что ничего не заметил. В кордебалете такое не пройдет. Выбился из массовки – сразу видно.
«Я не понимал, зачем мне балет»
– Расскажите, кто вас привел в хореографическое училище. Из какой вы семьи, где родились?
– Родился на Алтае. В 1985-м
году моя семья переехала в Казахстан, где я пошел в первый класс, жили под Алма-Атой. В балет попал случайно. Когда мне было десять лет, в школу, где я учился, приехали педагоги из Алматинского хореографического училища смотреть детей. Завели нас в спортзал, мы были в спортивной форме – в трусах и майках. И вот поподнимали мне ногу, стопу помяли, попросили попрыгать. И выдали документы, приглашение на вступительные экзамены в хореографическое училище. Дело было весной, я пришел домой, сунул эти документы в стол и забыл про них. А когда наводил перед каникулами порядок, нашел и показал маме. Она посмотрела и говорит: «Ехать нужно первого июня. Это завтра. Поедешь?». Я не знал, ехать или нет, но мама нас с отцом все равно отправила. Я прошел все три тура, и нам сказали, чтобы после каникул приезжали с вещами.
Первого сентября мы приехали с мамой. Помню, она мне постель заправила, что-то наутюжила, пионерский галстук оставила и собралась уезжать. Я ей: «Мама, ты куда?» Она говорит: «Домой».
Я не понимал, что происходит, куда и зачем меня привезли. Я сильно тосковал по дому. Какой балет? Зачем он нужен?
Нас не только учили танцевать, но и очень развивали.
А потому часто возили в театры. Первый раз попал на «Лебединое озеро». Спектакль был вечерний, и я уснул. В другой раз не спал, но весь спектакль ждал, когда повезут на ужин. В учебу втянулся года через три.
– А ваши родители люди творческие?
– Нет. Я из обычной рабочей семьи. И однажды, я тогда еще учился в хореографическом училище, родители приехали на отчетный концерт. У меня была партия Графа Альберта в «Жизели». Сцена на кладбище. Я делаю пируэт и падаю. В это время папа говорит маме: «Может быть, ему плохо стало, пойдем, поможем». Мама тоже испугалась, а как вести себя, не знает и говорит: «Нет, Юра, давай подождем. Наверное, так надо».
Моя мама до сих пор плачет на моих спектаклях. Говорит: «Не могу все это смотреть. Ты – на сцене».
– Это потому, что ваши родители очень вас любят. А вы бы отдали своего ребенка в балет, зная теперь, какой это труд, какой это хлеб?
– Моей дочери Глафире только два года. И я затрудняюсь с ответом. Себе другой судьбы не хочу. А для нее такой судьбы, скорее, не пожелал бы.
©
