Дядя сказал: «Стремись»
– Иван Иванович, у вас редкая фамилия. Вы знаете ее происхождение?
– Кроме как в своей родной станице Казанской Краснодарского края, я ни разу этой фамилии не встречал. Но знаю, что при дворе Петра I был художник – француз Желиотто. И в Болгарии Желио – мужское имя. Недавно сын Ярослав раскопал, что в Крыму много Желивостовых. А двоюродная племянница, врач-офтальмолог из Луганской области, сказала, что на приеме была женщина, которая сказала, что у них полсела – Желиостовы. Предки жили там в деревне Трехизбенка. Что с того? Никак ниточка не вяжется. Родословные изучаются, чтобы связать воедино все ниточки судеб предков.
– Насколько глубоко вы восстановили свою родословную, связав ниточки?
– Историю своего казачьего рода знаю с ХVII века. В 1791 году по указу Екатерины II был создан Екатеринославский казачий полк для охраны границы на Северном Кавказе. Но спустя пять лет он был расформирован, а казаки отправлены в Слободино – Украинскую (Харьковскую ) губернию на мирное поселение. Но крестьянская доля была не по душе потомкам запорожцев, они обращались в сенат и к царю Павлу I с просьбой вернуть их на Кавказ. Мои предки прибыли на Кубань во второй волне в станицу Казанскую, которая своим основанием обязана Суворову. Мой дед Миша охранял границу на Кушке, вернулся с медалью, а его брат Стефан служил в знаменитой крепости Карс. Отец воевал в Великую Отечественную, испытал ужасы немецкого плена. Мы до конца войны не знали о его судьбе. Казанскую заняли фашисты. Каждую ночь – бомбежки. Мы вырыли на огороде убежище, перекрыли жердями – там и спасались.
– А как вы стали художником?
– Отец вернулся с войны и пошел в трактористы, ему дали премию – овечку. Жизнь налаживалась. Когда встал вопрос, куда идти учиться после семилетки, мы с другом Васькой решили – в Ейск, в тракторный техникум. А мама сказала: «Хватит мне одного тракториста, устала стеганки отстирывать. А знаешь, сынок, в Краснодаре есть художественное училище – туда бы тебе». Ей нравилось, как я рисовал. А делал я это на куске шифера – бумагу-то где взять? Потом осваивал масляные краски, разводил их почему-то рыбьим жиром. Ну какая это подготовка! Не прошел по конкурсу, хотел махнуть на все это рукой. Но мой дядя Артем Тимофеевич Серопов был самодеятельным художником. Он сказал: «Мне не удалось получить образование из-за войны, а ты давай, стремись». Я месяц жил у дяди в Кропоткине, брал уроки и через год поступил.
Посмотреть на Омск влюбленными глазами
– А что привело вас в Сибирь? Многие отсюда на юг стремятся, а вы – наоборот.
– Я работал в Краснодаре главным художником горпромторга, и по моим эскизам оформляли интерьеры магазинов. Гордился зарплатой в 150 рублей. А тут позвонил из Омска однокурсник Николай Бережной и попросил встретить жену с ребенком. А потом пригласил в гости. Где Омск, я представлял только по географической карте. А образ города рисовался таким: весь деревянный, собаки за заборами, а кругом тайга. А приехал в большой красивый город, где художественная жизнь била ключом. Николай познакомил с товарищем-художником – Виктором Десятовым, с мэтрами – Кондратием Беловым, Тимофеем Козловым, Алексеем Либеровым. Все отнеслись ко мне с интересом, и я подумал: как здорово работать в такой компании, искать, пробовать, учиться! Надоело в одиночку. А тут еще возможность резать гравюры. Я уже в Краснодаре сам офортный станок сделал, а тут рядом Анатолий Чермошенцев, с которым сошелся наш интерес к линогравюре. И решился на переезд. Правда, был я уже человеком женатым, сынишка маленький. Но и жена Жанна –
художница – поддержала меня, и все как-то устроилось.
– За что полюбили Омск?
– Я размышлял о людях Сибири и пришел к выводу, что они особенные. Потомки людей, сильных духом. Казаки, первопроходцы, переселенцы – слабые и ленивые на печи остались лежать, не стремились в суровый край. А в недавнее время сюда приехали первоцелинники, труженики великих строек. Все потоки на восток состояли из россиян особенной породы.
– А неброская природа не разочаровала?
– В нее надо вглядеться, почувствовать настроение, поэзию, мягкую красоту, изменчивые состояния на восходе, в полдень, на закате. Мои товарищи в Краснодаре изображают кавказские горы, обрывы, ущелья, морской прибой – это уже так избито. А сибирский пейзаж бесконечно дарит вдохновение.
– Вас называют ярким представителем сурового стиля в графике. Образы родной земли, пахаря, сеятеля, жницы притягивают зрителя мощью и выразительностью. Как вы их создавали?
– Я стремился к обобщенности, символическому решению, чтобы показать красоту простого труда. Искал для этого вариант композиции. А с годами появился интерес к деталям, подробностям повседневной жизни.
– Вы в подробностях изобразили в серии гравюр деревянное зодчество Омска. Вас очаровывает городская старина?
– Она исчезает и вызывает сложные чувства. Только вырежу городской пейзаж – дома, мне полюбившиеся, идут под снос. Словно примета такая. Хочется защитить эту красоту от уничтожения. Чтобы те, от кого зависит – уничтожить или сохранить, посмотрели на старый Омск влюбленными глазами.
Иконочка для мамы
– Вы создали сотни экслибрисов. Чем привлекла миниатюрная графика?
– Экслибрис в переводе с латинского – «из книг». Он позволяет зашифровать символы, характерные для человека, кому предназначен, искать интересное композиционное решение. Первый экслибрис я сделал для Николая Бережного. Потом – для других художников, интересных людей города, посвящал экслибрисы важным событиям в жизни Омска. Удачный экслибрис – это в первую очередь неожиданный образ, оригинальный взгляд на характер, факт.
– Какой экслибрис вам особенно дорог?
– Тот, что я сделал для мамы, когда ей было 93 года. Он духовного содержания, и моя верующая мама любовно называла его иконочкой и хранила в красном углу под освященным образом Богородицы.
– Почему, отдав много лет графике, вы занялись живописью? Не оттого же, что мода на эстампы, такая мощная в 60-е, прошла?
– Конечно, мода ни при чем, я на рынок никогда не работал. Другая была причина. Мне в молодости не удавались этюды. Может быть, потому я и занялся линогравюрой. Почувствовал вкус к этому жанру, который требует твердой руки, зоркого глаза в соединении с мыслью, чувством, воображением. Потом, когда проработал в графике 15 лет, вдруг вновь потянуло к живописи. И все стало получаться. А дело в том, что в молодости писал я цветом, но врал в тоне. А это очень важно – правильно взять тон. После 15 лет работы в черно-белом варианте все встало на свои места.
– Вы открыли на родине галерею омских художников. Как она пополняется?
– Это началось больше 30 лет назад. Просил товарищей-художников дать картины для выставки в своей станице Казанской. Коллекция постоянно пополнялась, появилась галерея, в ней уже под тысячу работ. Раз есть галерея, открыли школу искусств. Ее ученики побеждают на конкурсах в Италии, школа входит в пятерку лучших в Краснодарском крае. Имена омских художников казанцы знают с детства. Последний раз я не мог поехать, а подарков от омских художников накопилось немало. Уже и молодые живописцы дали свои работы, например Елена Боброва. И вдруг мне сообщают, что из станицы в Омск отправляется машина, за шинами на шинный завод. Мы все дары в нее и погрузили.
– Это правда, что земляки вам присвоили звание «Почетный житель станицы Казанская»?
– Присвоили. Но еще больше меня радует, что там выросло немало художников, все преподаватели школы искусств свои. И мне постоянно шлют отчеты о событиях в галерее и в школе.
– А семейную династию художников вы создали?
– Моя жена Жанна Николаевна – художник, она занималась гобеленом. Младший сын Ярослав – художник, он живет в Германии. Сын Игорь, хоть и не художник, а предприниматель в области радиоэлектроники, но его дети связали свою жизнь с культурой. Внучка Наташа работает в музее «Либеров-центр», учит детей изобразительному искусству, внук Андрей работает на телеканале «Продвижение». Есть и правнук Яромир, ему три года, и трудно сказать, какой путь выберет.
– Будущей весной у вас 80-летний юбилей. Как отметите?
– Выставкой в музее «Либеров-центр». Юбилей в год 300-летия Омска. Я решил показать линогравюры из цикла «Старый Омск», их у меня под 40, и они не выставлялись. Ну и этюды – новых работ хватит на два зала.
