Художественный руководитель театра «Школа современной пьесы» о том, что надо пережить, чтобы стать режиссером.
Парадоксы на пути к призванию
– Иосиф Леонидович, вы ведь не первый раз в Омске?
– Не первый и не второй. Я в 80-е годы выпускал в Омской драме спектакль «Госпожа министерша» с Еленой Аросевой в главной роли. Вообще-то над этим спектаклем начал работу другой режиссер, но он заболел, вернее, запил, и пришлось мне. Я приехал, не зная ни пьесы, ни труппы, ни Омска. И сразу окунулся в прекрасную атмосферу театра. Провел месяц с небольшим просто замечательно, часто об этом вспоминаю. С тех пор дружим с Геннадием Тростянецким, Колей Чиндяйкиным, который вскоре в Москве стал студентом моего друга, однокурсника и коллеги Анатолия Васильева.
Потом я как режиссер театра «Современник» и театра на Таганке приезжал в Омск с семинарами (тогда их еще не называли модным словом «мастер-класс») для режиссеров любительских театров. Много общались мы с Любовью Ермолаевой. Она, приезжая в Москву, приходила на мои репетиции, не раз бывала и дома в гостях. С театром «Школа современной пьесы» был и на фестивале «Молодые театры России». Для меня Омск театральный – долгоиграющая история, многих знаю, помню.
– Судя по опубликованной биографии, ваш путь в режиссеры был непростым, вас дважды отчисляли из театральных институтов…
– Я родился в Одессе, поступил в Харьковский театральный институт, меня оттуда выгнали, поступил в Ленинградский – ЛГИТМиК, оттуда тоже выгнали. И это нормально. Я сегодня сам отчисляю студентов с формулировкой «за профессиональную непригодность». Значит, я не устраивал мастера. Значит, мешал учиться своим однокурсникам.
– У вас было достаточно уверенности в себе, чтобы продолжать стучаться в те же двери?
– Да, уверенность была. Я, уходя из ЛГИТМиКа, сказал: «Через десять лет вы со мной встретитесь как с известным режиссером». И, действительно, через десять лет у «Современника» были гастроли в Петербурге, в числе спектаклей были мои «Из записок Лопатина» и «Поутру они проснулись». И когда состоялась встреча в институте, я им припомнил.
– Что было дальше после первых неудач?
– Пошел в институт культуры, там мне самому не понравилось учиться – ушел. Поступил в Ленинградский университет на факультет журналистики. Но на занятия не ходил, потому что стал руководить студенческим театром. Мне было 18 лет, я отрастил себе бороду, закурил, чтобы быть похожим на режиссера. Сегодня, кстати, ненавижу курящих, а тогда это входило в образ. Диплом в университете я не защитил, потому что поступил на режиссуру в ГИТИС.
– А скажите, можно понять, профпригоден ли человек к режиссуре, если ему 18 – 20 лет? Разве эта профессия не требует жизненного опыта?
– Вы правы, опыт нужен. Но иногда смотришь на совсем молодого человека: он так интересно мыслит.
– Вы профессор академии театрального искусства. Учите режиссуре или актерскому мастерству?
– У меня режиссерская мастерская и актерская группа, с которой мои студенты-режиссеры делают работы.
– А у вас были случаи, когда вы выгоняли человека, а он потом талантливо раскрывался?
– Конечно. Например, Марат Гацалов, дважды лауреат премии «Золотая маска», главный режиссер Театрально-культурного комплекса «Александринский» в Санкт-Петербурге. Я его выгнал, потом опять взял, опять выгнал, потом пригласил в театр. В спектакле, который мы привезли в Омск, – «Спасти камер-юнкера Пушкина» – главную роль играет Александр Овчинников. Я его отчислил, а потом взял в театр. В этом нет ничего особенного.
– Как непредсказуемы и опасны театральные профессии! Нужна сила духа.
– Это правда.
Только мировые премьеры
– Вы работали в «Современнике», Театре на Таганке…
– Причем в лучшие для этих театров времена.
– А почему возникла необходимость создать свой театр?
– Мне всегда этого хотелось. Первый опыт был, когда мы с моими однокурсниками Анатолием Васильевым, который работал режиссером во МХАТе, и Борисом Морозовым – режиссером театра Советской Армии, собрались и открыли Театр на Мытной. Теперь его даже в театральной академии изучают. А потом мы стали режиссерской коллегией Театра им. Станиславского. Но желание иметь свой театр не пропало. Мне казалось, что у меня есть своя программа. Меня всегда интересовала новая, молодая драматургия.
Я горжусь тем, что Школа современной пьесы – единственный театр в России (за границей такой пример есть только в Англии), где идут только мировые премьеры. Я поставил более ста спектаклей, снял много фильмов и никогда не работал с пьесами Шекспира, Мольера, Гольдони, Островского. Как было? Арбузов, Рощин напишут пьесу – я сразу беру ее в работу. Я первым поставил все пьесы Гришковца, большинство пьес Злотникова, Петрушевской. Мне интереснее ставить то, что до меня никто не трогал.
– В замечательном месте Москвы находится ваш театр…
– У нас прекрасное место, рядом Трубная площадь, здание грандиозное. Но после пожара в 2013 году в нем никак не начнется реконструкция, при том что об этом принято решение правительства Москвы. Все тянется бесконечно. Я этим занимаюсь каждый день, к сожалению.
– Вы ведь художественный руководитель, а не хозяйственник.
– Я директор и художественный руководитель. В Москве давно такая форма организации театрального дела. Это в провинции много так называемых директорских театров, когда административные и художественные функции разделены.
– В Омске по итогам выборов руководителей во главе ТЮЗа стоит режиссер. Правда, это единственный пример.
– А в Москве в основном театрами руководят режиссеры. Театр Волчек, театр Захарова, Фоменко, Васильева, Крымова и так далее. Это все художественные руководители. Я убежден, что это правильно. Понимаю, мы рискуем, тратим деньги на спектакль, в случае неудачи которого не будет премий, но мы выиграем в художественном отношении. Или не тратим – экономим. Едем на гастроли или не едем, участвуем в фестивале – не участвуем. Если я, художественный руководитель, не буду ничего понимать в деньгах, дело плохо. Театр – это, конечно, художественная организация, но и фирма.
«Антреприза – это раковая опухоль»
– Вы сторонник яркой театральной формы или традиционного русского театра?
– Я, конечно же, за русский психологический театр проживания, который должен быть очень выразительным. Я за то, чтобы сцена, вся сценическая среда были предельно условны художественно, а артист при этом был абсолютно безусловен: его нервы, физиология, проживание, мотивировки. Иначе это не русский театр. Русский театр – это там, где зрители и артисты настраиваются на эмоциональную, чувственную волну и сидящие в зале верят, что действие пьесы происходит здесь и сейчас, а не видят некие знаки.
– Допустимо ли, на ваш взгляд, что для привлечения в театр молодых зрителей режиссеры заигрывают с ними? Включают, например, в ткань спектакля элементы молодежной субкультуры.
– Допустимо все, что художественно убедительно. У меня никогда на сцене не было ненормативной лексики, физиологии. Но я это допускаю в другом театре, если это очень и очень мотивированно. Пусть делают, как считают нужным, право зрителя, ходить или не ходить на этот спектакль. На афише положено указывать возраст: 16+, 18+. Ширвиндт недавно пошутил – на своей юбилейной афише написал: «80+».
– Помимо своего театра вы ставите спектакли в разных городах России и за рубежом. А в антрепризе никогда не работали?
– Никогда! Антреприза – это раковая опухоль в организме российского театра. Это бандитизм, вымогательство денег, бессовестный обман зрителя. Зритель идет на имена. Причем имена, завоеванные актерами в произведениях искусства. Я горжусь тем, что никогда не ставил в антрепризе, как и Фоменко, Захаров, Гинкас, Туминас, Васильев.
– А если кто-то из актеров вашего театра согласится сыграть в антрепризном спектакле?
– И соглашаются, и участвуют. Я не могу им ничего сказать, потому что в антрепризе за один спектакль платят столько, сколько в государственном театре за месяц. Поэтому артисты, извините, продаются, но продаются дорого. При этом развращая зрителя.
– А есть сегодня такая проблема, как падение актерского мастерства?
– Нет такой проблемы. Наоборот: средний уровень мастерства, как сказано еще в пьесе Чехова «Чайка», значительно вырос. Идет очень талантливое, сильное, мастеровитое поколение актеров. Когда слышу от своих коллег: «В мои годы…» ну, конечно же, трава была зеленее, колбаса вкуснее – это не что иное, как плач по нерожденным поэмам. Слава Богу, русский театр очень силен своими талантами. То, что сегодня делается, 15 – 20 лет назад показалось бы невероятным.
