Пять часов - рекордно долго продолжалась обвинительная речь прокурора СССР Вышинского на процессе по делу об убийстве врача Николая Вульфсона, погибшего во время зимовки на острове Врангеля в декабре 1934 года.
Пять часов - рекордно долго продолжалась обвинительная речь прокурора СССР Вышинского на процессе по делу об убийстве врача Николая Вульфсона, погибшего во время зимовки на острове Врангеля в декабре 1934 года. Беспрецедентная продолжительность выступления обвинителя объяснялась просто. Обвиняемые - начальник зимовки Константин Семенчук и каюр Степан Старцев - свою вину полностью отрицали. А все обвинение строилось на предсмертной записке покойного, показаниях свидетелей и догадках следствия.
Пропащая экспедиция
То, что происходило в Верховном суде РСФСР в мае 1936 года, выходило далеко за рамки представлений советских людей о советской судебной системе. Во-первых, обвинение в Верховном суде одной из республик поддерживал лично прокурор Союза ССР, что было событием крайне редким, если не сказать беспрецедентным. А во-вторых, после долгих и изнурительных допросов подсудимых и свидетелей прокурор СССР Вышинский произнес такую речь, будто бы находился в дореволюционном суде с присяжными заседателями, которых он пытался склонить на свою сторону. В то время как в действительности дело слушалось в советском суде, где судьи назначались и смещались властью, привыкли выполнять ее волю беспрекословно и приговор зависел не от обстоятельств дела и речей, а от мнения свыше.
В долгой речи Вышинский коснулся многих обстоятельств дела, включая то, как жертва и подсудимые оказались на арктическом острове Врангеля.
«В 1924 году на острове Врангеля были устранены национальные флаги других государств, посягавших на эту часть нашей советской территории, и был поднят наш советский флаг, который с тех пор гордо реет над Арктикой, над полярными льдами как знамя, как символ победы, как символ новой, радостной, счастливой жизни, принесенной с «большой земли» Великой пролетарской революцией, победившим в нашей стране социализмом».
Чтобы описать происшедшие изменения, Вышинский напомнил слушателям показания первого начальника полярной станции на острове Г. А. Ушакова:
«Своей задачей, - говорит т. Ушаков, - я ставил завоевание авторитета у эскимосов, т. е. у тех людей, с которыми мне нужно было работать, жить и проводить генеральную линию партии и линию нашей советской политики. Нужно было показать, что большевик - друг эскимоса - они ведь мало имели дело с большевиками, - друг туземного населения, а не враг, не колонизатор, не купец, с которыми они имели дело раньше. А эскимос с купцами дел имел много, и у него уже создалось соответствующее отношение к белому человеку, а это отношение строилось на отношении колонизаторской пропаганды, колонизаторского характера». Тов. Ушаков правильно поставил перед собой задачу - разгромить это старое представление о белом человеке, пришедшем с «большой земли», создать новое представление о советском человеке, о большевике, показать все принципиальное различие между большевиком и старым купцом, промышленником, колонизатором, которые тоже приходили на остров и которые грабили и эксплуатировали жителей этого острова».
В 1933 году новый состав экспедиции отправился к острову Врангеля на знаменитом пароходе «Челюскин», который по задумке советских полярных исследователей, поддержанной руководством страны, должен был впервые в истории за одну навигацию пройти Северным морским путем от Мурманска до Владивостока. Но в сентябре 1933-го «Челюскин» оказался полностью блокирован льдами, и началась эпопея по спасению его пассажиров и экипажа. А для смены экспедиции на острове Врангеля Главное управление Северного морского пути (Главсевморпуть) начало срочно собирать новых людей.
Потом, в той же продолжительной речи, Вышинский несколько раз останавливался на отрицательных качествах характера и отсутствии организаторских способностей у назначенного начальником экспедиции Константина Семенчука. И при этом почему-то не упоминал, что в 1934 году его сочли едва ли не лучшей кандидатурой на должность руководителя зимовки.
5 июня 1934 года газета «Водный транспорт» писала:
«Вчера вечером из Москвы во Владивосток выехал К. Д. Семенчук, назначенный начальником о. Врангеля... Ледокол «Красин» доставит т. Семенчука с группой зимовщиков на о. Врангеля. Новому начальнику острова 37 лет. Сын батрака Виленской губернии, окончил Виленское техническое училище. Он участник Гражданской войны, был партизаном, с 1918 года в партии. Тов. Семенчук много путешествовал. Был в Персии в качестве работника Наркоминдела, затем работал в НК связи, был заместителем начальника Всесоюзной академии связи».
Судя по другим публикациям, именно ледокол «Красин» в августе 1934 года вместе с экспедицией доставил и новый запас продуктов, которыми зимовщикам предстояло питаться в следующие месяцы, а может быть, и годы.
Ледокол нужно было срочно разгружать, ведь в любой момент могли смениться погода и ледовая обстановка. А потому в работу включились экипаж и мужская часть зимовщиков, а также - по приказу Семенчука - все эскимосы. Беда заключалась в том, что начальник зимовки имел опыт жизни в Персии, но никогда прежде не бывал в Арктике и не подозревал, что август - лучшее время для охоты на морского зверя.
Много позже корреспондент главной газеты страны, «Правды», и известный советский писатель Борис Горбатов записал рассказы эскимоса Таяна и других островитян о происшедших событиях: «Все русские были приветливы с эскимосами, и лица у них были веселые и улыбчатые. Этот же, Семенчук, сердит и темен лицом. «Вечно покрытый тучей» - так сказал о нем Таян. И все эскимосы горестно покачивали головами. Семенчук приказал эскимосам бросить промысел и идти на разгрузку парохода. «Однако время зверя бить», - возразили эскимосы. «Будете зверя зимой бить». «Зимой? У этого человека ума нет», - решили в ужасе эскимосы, а Таян выругался самым крепким чукотским ругательством: «Он не умеет жить!» Но он не только не умел жить, но не давал жить и другим. Настали страшные дни для островитян. Люди и собаки остались без мяса. Голод, гость, давно невиданный на острове, забрел в яранги эскимосов и стал хозяйничать там. Начали болеть дети, отощали охотники, заплакали женщины. И, хотя ломились от продовольствия склады зимовки, Семенчук не дал эскимосам ни муки, ни консервов, ни керосина. И люди молча приготовились к смерти. Умер охотник Тачью. Умер сын Таяна, который мог бы стать великим охотником, как отец, а может быть, даже начальником, как Минеев».
Исчезнувший врач
Почему Семенчук посадил эскимосов на голодный паек, следствие так окончательно и не выяснило. Возможно, он боялся, что следующая доставка продуктов, как уже случалось, может откладываться годами, и экономил продукты. Но проводивший расследование по делу знаменитый в те годы начальник следственного отдела Прокуратуры СССР и не менее известный писатель Лев Шейнин склонялся к тому, что виной всему дурные наклонности Семенчука. Он писал:
«Еще труба парохода, увозившего Минеева, маячила на горизонте, а уж Семенчук, держа руку на открытой кобуре нагана, произнес свою первую декларацию: «Начальник теперь я. Имею полномочия. Вплоть до расстрела. Щадить не буду». Трудно описать все безобразия и преступления, которые творил Семенчук. Он сорвал охоту на моржей. Он не давал эскимосам катера и не разрешал выезжать в море. Зимовщикам он срывал научную работу. Мясо, оставленное Минеевым, из-за нераспорядительности Семенчука погибло. И население острова начало голодать... Семенчук был обязан снабжать эскимосов. Но он им в этом отказывал... Запуганные Семенчуком, зимовщики молчали. Парторг Карбовский, жалкий и безвольный человек, только разводил руками и в ответ на всеобщие жалобы уныло заявлял: «Ну что, братцы, с ним сделаешь? Терпеть надо, терпеть...».
Единственным человеком в экспедиции, отваживавшимся спорить с начальником зимовки, оказался Николай Вульфсон.
После начала голода, как писал Шейнин со слов свидетелей, Вульфсон настойчиво просил начальника зимовки выдавать эскимосам больше продуктов.
«Не ваше дело! - грохотал Семенчук, когда Вульфсон упрашивал его помочь эскимосам. - Я здесь начальник, а не вы. Эскимосы - лодыри. Пусть жрут тухлое мясо». Но даже тухлого мяса не было. На почве голода началась цинга. На западе острова местное население сорвало моржовую шкуру с байдары и варило из нее суп. Другие ели мешки из-под муки... Вульфсон отчаянно боролся с Семенчуком. Он открыто разоблачал его преступления. Он дрался, как солдат, за каждую банку молока для больного ребенка-эскимоса, за каждый килограмм угля для замерзающей, больной семьи эскимосов. Он лично ходил к Семенчуку, просил, требовал, подавал рапорты, протестовал».
В материалах дела говорилось, что Семенчук, испуганный множеством смертей эскимосов, отправил в Москву телеграмму, что на острове вспышка тифа. А Вульфсон объяснил ему, что при таком холоде никакого тифа быть не может, и собирался разоблачить ложь начальника зимовки. Как писал Шейнин, «Вульфсон был опасен Семенчуку, и Семенчук решил его устранить».
На острове, как установил начальник следственного отдела Прокуратуры СССР, нашелся житель, вполне подходящий для исполнения этого замысла:
«Старцев - паразитический тип, бывший колчаковец, девять лет безвыездно жил на острове Врангеля. Эскимосы не любили и боялись Старцева. Они знали его жестокость, его тупость, они считали его способным на все. Старцев насиловал эскимосок и еще в 1926 году собирал у местного населения какие-то недоимки по царским налогам, говоря, что имеет на то особые полномочия. Слово Семенчука было для Старцева законом».
Обстоятельства преступления Шейнин описывал так:
«25 декабря Семенчук вызвал к себе Вульфсона и приказал ему выехать на нартах в противоположный конец острова, в бухту. «Я получил вызов, - сказал Семенчук, - от больных эскимосов. Немедленно выезжайте, окажите помощь. Проводником поедет Старцев». Позже Семенчук заявил, что вызов был получен от местного жителя Тагью, у которого заболел сын. Следствие установило, что вызова к больному вообще не было. Дисциплинированный Вульфсон немедленно стал собираться в дорогу. Но несмотря на то, что была пурга и предстоял тяжелый, опасный путь, Семенчук отказал врачу в дохе и дал самых скверных собак. Это вызвало у Вульфсона первые подозрения, что с ним решено покончить. Потом врач попросил спальный мешок. И в этом ему было отказано. Выезд был назначен на 26 декабря. Взволнованный Вульфсон долго не мог уснуть. Поздно ночью, когда жена врача спала, он набросал при мерцающем свете ночника свое последнее письмо. Оно было найдено уже после его гибели. Вот это письмо: «Всем, всем, всем. В случае моей гибели прошу винить в этом исключительно начальника зимовки Семенчука. Подробности расскажет моя жена Гита Борисовна Фельдман. Последний привет сыну Володе. Врач Николай Вульфсон». Эта трагическая записка красноречиво говорит о том, что Вульфсон догадывался, зачем его посылают в бухту. Вульфсон понимал, что он страшен Семенчуку как разоблачитель всех его безобразий, всех его преступлений. Утром 26 декабря на двух нартах доктор Вульфсон выехал в свой последний путь. И через несколько дней на зимовку вернулся один Старцев и заявил, что доктор «потерян» в дороге. Семенчук хотел отложить розыски врача, но зимовщики настояли на немедленном выезде. На розыски выехали почти все зимовщики, и недалеко от бухты Сомнительной был обнаружен труп Вульфсона».
Жена врача требовала сообщить в Москву об убийстве и провести полное расследование дела, но Семенчук запретил принимать у нее телеграммы и письма, а затем, как рассказывал в своей речи Вышинский, решил избавиться и от нее:
«Семенчук здесь действует буквально как разбойник на большой дороге. Ведь эту беспомощную и - правильно кто-то говорил в процессе судебного следствия - раздавленную горем женщину он пытается выбросить на мыс Блассон за 100 километров от зимовки в совершенно необитаемый пункт этого острова. Семенчук хотел запрятать доктора Фельдман на мыс Блассон, обречь ее на голод и холод».
Спасло вдову лишь то, что зимовщики отказались везти ее в ссылку, и Семенчук отступил. Потом на острове случилось еще два странных события. Преданный начальнику зимовки и находившийся в курсе всех его дел биолог Вакуленко неожиданно покончил с собой. А эскимос Тагью, к сыну которого якобы вызвали Николая Вульфсона, умер при странных обстоятельствах. Все указывало на то, что Семенчук и Старцев убирают ненужных свидетелей.
Путаное расследование
Поскольку запрет Семенчука на отправку крамольных телеграмм и писем соблюдался строго, в Главсевморпути по-прежнему пребывали в неведении о происходящем на острове Врангеля. И лишь один человек - охотник Таян - смог обойти это препятствие. Он через знакомого летчика передал письмо бывшему начальнику зимовки Минееву, в котором как мог описал все ужасы жизни на острове, просил приехать и прибавил: «Все эскимосы по тебе скучают. А если нет денег на дорогу, телеграфируй, мы пришлем».
Вместо Минеева на остров прилетели проверяющие, по итогам расследования которых 2 ноября 1935 года был издан приказ Главсевморпути:
«1. Отметить, что во время зимовки 1934/35 года:
а) На важнейшей полярной станции «Остров Врангеля» основные научные и промысловые работы были сорваны.
б) Местное туземное население в количестве 63 человек было предоставлено самому себе, и не велось с ними даже элементарной заботы, особенно в части питания, результатом чего явились массовые заболевания населения и даже смертельные случаи как следствие недоедания (при наличии на станции продуктов на 3 года).
в) На станции царили беспорядок, порча ценнейших продуктов, недисциплинированность, антисемитизм, разложение и большая склока среди работников станции».
Началось и расследование смерти Николая Вульфсона. Вот только шло оно весьма странным образом. На остров для эксгумации и осмотра тела отправили врача. Но не патологоанатома, а хирурга, который не имел соответствующего опыта и даже на суде не мог точно сказать, умер ли покойный сразу, или от момента ранения до смерти прошло какое-то время. Не было ясно и то, ударил ли кто-то врача в лицо, или травма стала следствием его падения.
Ничего не давали и допросы каюра Старцева. Он рассказывал, что выехал вместе с врачом, но у него повредились нарты, а Вульфсон не стал ждать его, поехал вперед - больше каюр его не видел. Семенчук заверял, что никогда не подбивал Старцева убить Вульфсона и что, по его мнению, произошел несчастный случай. Подключение к делу знаменитого Льва Шейнина принесло не слишком много пользы, хотя сам он утверждал обратное:
«Расследование по этому делу сразу столкнулось с цепью серьезных препятствий. Нелегко раскрыть картину преступления, совершенного в далекой Арктике, в обстановке, незнакомой следователю, много месяцев тому назад. Все в этом деле было необычно, запутанно и сложно. Было ясно, что детальное выяснение всех обстоятельств, предшествовавших смерти доктора Вульфсона, установление быта, взаимоотношений и характеров зимовщиков, каждый самый мельчайший штрих, бытовая деталь, человеческая характеристика представляют в настоящем деле особое значение. Следствие пошло в этом направлении. Я хорошо помню, как в течение трех месяцев расследования по этому делу мне с трудом удавалось находить новые детали и улики, сопоставлять, перепроверять показания свидетелей, копаться в документах, изучать литературу об Арктике и острове Врангеля, рыться в метеорологических сводках. Но зато какое огромное удовлетворение давал каждый новый непреложно установленный факт, совокупность этих фактов постепенно создавала стройную законченную версию... По приказанию начальника острова Старцев совершил убийство Вульфсона. В процессе следствия и на суде эти обстоятельства были установлены железным кольцом косвенных улик».
К числу улик, к примеру, относилось и то, что находившийся в Бутырской тюрьме Семенчук пытался симулировать сумасшествие.
«Он, - писал Шейнин, - объявил себя марсианином. Его перевели в тюремную больницу. «Вчера опять получил радиограмму с Марса, - сосредоточенно говорил он врачу, - все благополучно. А тут у меня арестовали всех родных и знакомых. Сто человек сидит». Семенчук кривлялся, кутался в простыню и прятался за тумбочку больничной палаты. Была произведена экспертиза, установившая, что он симулирует. И эта карта стала бита. Буквально на следующий день Семенчук совершенно «выздоровел». Он перестал кривляться и явился в суд без всяких попыток симулировать сумасшествие».
Беда заключалась в том, что все улики были косвенными и выглядели подогнанными под версию следствия. К примеру, следствие утверждало, что собаки из упряжки Вульфсона не могли обогнать остановившуюся упряжку Старцева потому, что ездовые собаки так обычно не делают. Такой аргумент звучал довольно неубедительно.
Многословный процесс
Конечно, Семенчука можно было без проблем осудить за превышение должностных полномочий, повлекшее смерть людей. Но тогда на суде пришлось бы обсуждать подлинную историю завоза продуктов на остров Врангеля - и на славной истории освоения Арктики могли остаться несмываемые пятна. Да и наказание за злоупотребление властью могло оказаться не самым суровым. А это не устроило бы ЦК ВКП(б). Ведь прокурор СССР взялся за дело Семенчука и Старцева, как обычно почуяв, как именно изменится политика партии и правительства в ближайшее время.
Сталин после победы над оппозицией всех мастей выстраивал вертикаль власти и прежде всего хотел освободить руководящие органы всех уровней именно от таких людей, как Семенчук,- героев-партизан Гражданской войны, малограмотных, но привыкших вести дела по собственному разумению, не обращая внимание на инструкции и приказы свыше. Нужен был показательный процесс с максимально суровым наказанием, чтобы все семенчуки страны поняли, что их время вышло.
А доказательств вины Семенчука и Старцева катастрофически не хватало. Поэтому Вышинский и выступал с обвинительной речью так долго и пространно. Он, к примеру, доказывал, что Семенчук давно переродился и перестал быть большевиком:
«В период зимовки 1934/35 года он показал себя как преступник во весь рост, этот примазавшийся авантюрист. Об этом свидетельствует факт, которому мы не уделили достаточно большого места на судебном следствии, потому что он так очевиден, что не требует большого анализа, - это его эпизод со спекуляцией серебром, которое он пытался украсть у советского полпредства в Персии. Напомню, что об этом говорила его жена Надежда Семенчук: «Арестован он был за провоз из Персии серебра. В Персии Семенчук работал в качестве коменданта полпредства. Сколько он сидел (его тогда АзЧК арестовала), я не знаю». Он объяснялся по поводу серебра: «Действительно, я из Персии привез серебро, но серебро я нечаянно нашел в дачной местности недалеко от Тегерана. Эти деньги лежали на поверхности земли в саду полпредства». Знаете, так случайно лежат деньги, мешок с серебром, в саду полпредства. Надо обладать большой смелостью, чтобы давать такие объяснения, чтобы говорить так, как говорит Семенчук... Он вообще считает, что это момент второстепенный, ничего не значащий. Я же этому моменту придаю для характеристики Семенчука большое значение».
Кроме того, Вышинский долго и довольно нудно доказывал, что каюр Старцев гораздо умнее, чем кажется. Это было необходимо для того, чтобы сделать его слова во время допроса в суде признанием вины. Вышинский тогда излагал ему собственную версию событий и спросил: «Выходит, что вы убили?» Получив ответ «Выходит», он пытался сделать из оговорки запутанного малограмотного мужика признание в убийстве.
Однако самым поразительным моментом стала квалификация преступления Семенчука и Старцева, предложенная прокурором страны:
«Позвольте кратко объяснить обстоятельства, требующие квалификации преступлений Семенчука по ст. 593 как бандитизма. Бандитизм есть не просто и не только, как это принято представлять себе, разновидность имущественных преступлений, преступных действий грабительского, разбойного характера. Бандитизм - это прежде всего - и я данный случай считаю классическим примером бандитизма в собственном смысле этого понятия - преступление, своим острием направленное против государственного управления или направленное именно на то, чтобы подорвать самые основы советского строительства, советского правопорядка».
Собственно, Вышинский путем подмены квалификации просто пытался отвлечь внимание участников процесса от того, что доказать вину подсудимых в совершении убийства так и не удалось.
В успехе избранной тактики и обвинительном приговоре не был уверен и сам Вышинский. Мне удалось найти в архиве его доклад в ЦК ВКП(б) и Совнарком о завершении дела Семенчука и Старцева, явно составленный еще до окончания процесса:
«16-23 сего мая Верховный Суд РСФСР рассмотрел дело по обвинению бывшего начальника зимовки на острове Врангеля Семенчука К. Д. и Старцева С. П.
Первого по обвинению в ряде преступлений по должности и подстрекательстве к убийству доктора зимовки Вульфсона Н. Л., второго - по обвинению в непосредственном совершении этого убийства.
Дело слушалось в присутствии большого количества работников Главсевморпути, направляющихся в ближайшее время на зимовку в северные полярные станции.
Семенчук К. Д. и Старцев С. П. приговорены к расстрелу».
Последние слова - «к расстрелу» - Вышинский вписал уже после приговора, от руки.
27 мая 1936 года ТАСС оповестил всех о постановке последней точки в этом деле: «Президиум ВЦИК отклонил ходатайство о помиловании осужденных Верховным судом РСФСР к высшей мере наказания - расстрелу Семенчука К. Д. и Старцева С. П. 27 мая приговор приведен в исполнение».
Вот только точка оказалась не последней. В 1989 году Семенчука и Старцева реабилитировали за отсутствием события преступления. А тайна смерти Николая Вульфсона так и осталась нераскрытой.
Евгений ЖИРНОВ
kommersant.ru
Пропащая экспедиция
То, что происходило в Верховном суде РСФСР в мае 1936 года, выходило далеко за рамки представлений советских людей о советской судебной системе. Во-первых, обвинение в Верховном суде одной из республик поддерживал лично прокурор Союза ССР, что было событием крайне редким, если не сказать беспрецедентным. А во-вторых, после долгих и изнурительных допросов подсудимых и свидетелей прокурор СССР Вышинский произнес такую речь, будто бы находился в дореволюционном суде с присяжными заседателями, которых он пытался склонить на свою сторону. В то время как в действительности дело слушалось в советском суде, где судьи назначались и смещались властью, привыкли выполнять ее волю беспрекословно и приговор зависел не от обстоятельств дела и речей, а от мнения свыше.
В долгой речи Вышинский коснулся многих обстоятельств дела, включая то, как жертва и подсудимые оказались на арктическом острове Врангеля.
«В 1924 году на острове Врангеля были устранены национальные флаги других государств, посягавших на эту часть нашей советской территории, и был поднят наш советский флаг, который с тех пор гордо реет над Арктикой, над полярными льдами как знамя, как символ победы, как символ новой, радостной, счастливой жизни, принесенной с «большой земли» Великой пролетарской революцией, победившим в нашей стране социализмом».
Чтобы описать происшедшие изменения, Вышинский напомнил слушателям показания первого начальника полярной станции на острове Г. А. Ушакова:
«Своей задачей, - говорит т. Ушаков, - я ставил завоевание авторитета у эскимосов, т. е. у тех людей, с которыми мне нужно было работать, жить и проводить генеральную линию партии и линию нашей советской политики. Нужно было показать, что большевик - друг эскимоса - они ведь мало имели дело с большевиками, - друг туземного населения, а не враг, не колонизатор, не купец, с которыми они имели дело раньше. А эскимос с купцами дел имел много, и у него уже создалось соответствующее отношение к белому человеку, а это отношение строилось на отношении колонизаторской пропаганды, колонизаторского характера». Тов. Ушаков правильно поставил перед собой задачу - разгромить это старое представление о белом человеке, пришедшем с «большой земли», создать новое представление о советском человеке, о большевике, показать все принципиальное различие между большевиком и старым купцом, промышленником, колонизатором, которые тоже приходили на остров и которые грабили и эксплуатировали жителей этого острова».
В 1933 году новый состав экспедиции отправился к острову Врангеля на знаменитом пароходе «Челюскин», который по задумке советских полярных исследователей, поддержанной руководством страны, должен был впервые в истории за одну навигацию пройти Северным морским путем от Мурманска до Владивостока. Но в сентябре 1933-го «Челюскин» оказался полностью блокирован льдами, и началась эпопея по спасению его пассажиров и экипажа. А для смены экспедиции на острове Врангеля Главное управление Северного морского пути (Главсевморпуть) начало срочно собирать новых людей.
Потом, в той же продолжительной речи, Вышинский несколько раз останавливался на отрицательных качествах характера и отсутствии организаторских способностей у назначенного начальником экспедиции Константина Семенчука. И при этом почему-то не упоминал, что в 1934 году его сочли едва ли не лучшей кандидатурой на должность руководителя зимовки.
5 июня 1934 года газета «Водный транспорт» писала:
«Вчера вечером из Москвы во Владивосток выехал К. Д. Семенчук, назначенный начальником о. Врангеля... Ледокол «Красин» доставит т. Семенчука с группой зимовщиков на о. Врангеля. Новому начальнику острова 37 лет. Сын батрака Виленской губернии, окончил Виленское техническое училище. Он участник Гражданской войны, был партизаном, с 1918 года в партии. Тов. Семенчук много путешествовал. Был в Персии в качестве работника Наркоминдела, затем работал в НК связи, был заместителем начальника Всесоюзной академии связи».
Судя по другим публикациям, именно ледокол «Красин» в августе 1934 года вместе с экспедицией доставил и новый запас продуктов, которыми зимовщикам предстояло питаться в следующие месяцы, а может быть, и годы.
Ледокол нужно было срочно разгружать, ведь в любой момент могли смениться погода и ледовая обстановка. А потому в работу включились экипаж и мужская часть зимовщиков, а также - по приказу Семенчука - все эскимосы. Беда заключалась в том, что начальник зимовки имел опыт жизни в Персии, но никогда прежде не бывал в Арктике и не подозревал, что август - лучшее время для охоты на морского зверя.
Много позже корреспондент главной газеты страны, «Правды», и известный советский писатель Борис Горбатов записал рассказы эскимоса Таяна и других островитян о происшедших событиях: «Все русские были приветливы с эскимосами, и лица у них были веселые и улыбчатые. Этот же, Семенчук, сердит и темен лицом. «Вечно покрытый тучей» - так сказал о нем Таян. И все эскимосы горестно покачивали головами. Семенчук приказал эскимосам бросить промысел и идти на разгрузку парохода. «Однако время зверя бить», - возразили эскимосы. «Будете зверя зимой бить». «Зимой? У этого человека ума нет», - решили в ужасе эскимосы, а Таян выругался самым крепким чукотским ругательством: «Он не умеет жить!» Но он не только не умел жить, но не давал жить и другим. Настали страшные дни для островитян. Люди и собаки остались без мяса. Голод, гость, давно невиданный на острове, забрел в яранги эскимосов и стал хозяйничать там. Начали болеть дети, отощали охотники, заплакали женщины. И, хотя ломились от продовольствия склады зимовки, Семенчук не дал эскимосам ни муки, ни консервов, ни керосина. И люди молча приготовились к смерти. Умер охотник Тачью. Умер сын Таяна, который мог бы стать великим охотником, как отец, а может быть, даже начальником, как Минеев».
Исчезнувший врач
Почему Семенчук посадил эскимосов на голодный паек, следствие так окончательно и не выяснило. Возможно, он боялся, что следующая доставка продуктов, как уже случалось, может откладываться годами, и экономил продукты. Но проводивший расследование по делу знаменитый в те годы начальник следственного отдела Прокуратуры СССР и не менее известный писатель Лев Шейнин склонялся к тому, что виной всему дурные наклонности Семенчука. Он писал:
«Еще труба парохода, увозившего Минеева, маячила на горизонте, а уж Семенчук, держа руку на открытой кобуре нагана, произнес свою первую декларацию: «Начальник теперь я. Имею полномочия. Вплоть до расстрела. Щадить не буду». Трудно описать все безобразия и преступления, которые творил Семенчук. Он сорвал охоту на моржей. Он не давал эскимосам катера и не разрешал выезжать в море. Зимовщикам он срывал научную работу. Мясо, оставленное Минеевым, из-за нераспорядительности Семенчука погибло. И население острова начало голодать... Семенчук был обязан снабжать эскимосов. Но он им в этом отказывал... Запуганные Семенчуком, зимовщики молчали. Парторг Карбовский, жалкий и безвольный человек, только разводил руками и в ответ на всеобщие жалобы уныло заявлял: «Ну что, братцы, с ним сделаешь? Терпеть надо, терпеть...».
Единственным человеком в экспедиции, отваживавшимся спорить с начальником зимовки, оказался Николай Вульфсон.
После начала голода, как писал Шейнин со слов свидетелей, Вульфсон настойчиво просил начальника зимовки выдавать эскимосам больше продуктов.
«Не ваше дело! - грохотал Семенчук, когда Вульфсон упрашивал его помочь эскимосам. - Я здесь начальник, а не вы. Эскимосы - лодыри. Пусть жрут тухлое мясо». Но даже тухлого мяса не было. На почве голода началась цинга. На западе острова местное население сорвало моржовую шкуру с байдары и варило из нее суп. Другие ели мешки из-под муки... Вульфсон отчаянно боролся с Семенчуком. Он открыто разоблачал его преступления. Он дрался, как солдат, за каждую банку молока для больного ребенка-эскимоса, за каждый килограмм угля для замерзающей, больной семьи эскимосов. Он лично ходил к Семенчуку, просил, требовал, подавал рапорты, протестовал».
В материалах дела говорилось, что Семенчук, испуганный множеством смертей эскимосов, отправил в Москву телеграмму, что на острове вспышка тифа. А Вульфсон объяснил ему, что при таком холоде никакого тифа быть не может, и собирался разоблачить ложь начальника зимовки. Как писал Шейнин, «Вульфсон был опасен Семенчуку, и Семенчук решил его устранить».
На острове, как установил начальник следственного отдела Прокуратуры СССР, нашелся житель, вполне подходящий для исполнения этого замысла:
«Старцев - паразитический тип, бывший колчаковец, девять лет безвыездно жил на острове Врангеля. Эскимосы не любили и боялись Старцева. Они знали его жестокость, его тупость, они считали его способным на все. Старцев насиловал эскимосок и еще в 1926 году собирал у местного населения какие-то недоимки по царским налогам, говоря, что имеет на то особые полномочия. Слово Семенчука было для Старцева законом».
Обстоятельства преступления Шейнин описывал так:
«25 декабря Семенчук вызвал к себе Вульфсона и приказал ему выехать на нартах в противоположный конец острова, в бухту. «Я получил вызов, - сказал Семенчук, - от больных эскимосов. Немедленно выезжайте, окажите помощь. Проводником поедет Старцев». Позже Семенчук заявил, что вызов был получен от местного жителя Тагью, у которого заболел сын. Следствие установило, что вызова к больному вообще не было. Дисциплинированный Вульфсон немедленно стал собираться в дорогу. Но несмотря на то, что была пурга и предстоял тяжелый, опасный путь, Семенчук отказал врачу в дохе и дал самых скверных собак. Это вызвало у Вульфсона первые подозрения, что с ним решено покончить. Потом врач попросил спальный мешок. И в этом ему было отказано. Выезд был назначен на 26 декабря. Взволнованный Вульфсон долго не мог уснуть. Поздно ночью, когда жена врача спала, он набросал при мерцающем свете ночника свое последнее письмо. Оно было найдено уже после его гибели. Вот это письмо: «Всем, всем, всем. В случае моей гибели прошу винить в этом исключительно начальника зимовки Семенчука. Подробности расскажет моя жена Гита Борисовна Фельдман. Последний привет сыну Володе. Врач Николай Вульфсон». Эта трагическая записка красноречиво говорит о том, что Вульфсон догадывался, зачем его посылают в бухту. Вульфсон понимал, что он страшен Семенчуку как разоблачитель всех его безобразий, всех его преступлений. Утром 26 декабря на двух нартах доктор Вульфсон выехал в свой последний путь. И через несколько дней на зимовку вернулся один Старцев и заявил, что доктор «потерян» в дороге. Семенчук хотел отложить розыски врача, но зимовщики настояли на немедленном выезде. На розыски выехали почти все зимовщики, и недалеко от бухты Сомнительной был обнаружен труп Вульфсона».
Жена врача требовала сообщить в Москву об убийстве и провести полное расследование дела, но Семенчук запретил принимать у нее телеграммы и письма, а затем, как рассказывал в своей речи Вышинский, решил избавиться и от нее:
«Семенчук здесь действует буквально как разбойник на большой дороге. Ведь эту беспомощную и - правильно кто-то говорил в процессе судебного следствия - раздавленную горем женщину он пытается выбросить на мыс Блассон за 100 километров от зимовки в совершенно необитаемый пункт этого острова. Семенчук хотел запрятать доктора Фельдман на мыс Блассон, обречь ее на голод и холод».
Спасло вдову лишь то, что зимовщики отказались везти ее в ссылку, и Семенчук отступил. Потом на острове случилось еще два странных события. Преданный начальнику зимовки и находившийся в курсе всех его дел биолог Вакуленко неожиданно покончил с собой. А эскимос Тагью, к сыну которого якобы вызвали Николая Вульфсона, умер при странных обстоятельствах. Все указывало на то, что Семенчук и Старцев убирают ненужных свидетелей.
Путаное расследование
Поскольку запрет Семенчука на отправку крамольных телеграмм и писем соблюдался строго, в Главсевморпути по-прежнему пребывали в неведении о происходящем на острове Врангеля. И лишь один человек - охотник Таян - смог обойти это препятствие. Он через знакомого летчика передал письмо бывшему начальнику зимовки Минееву, в котором как мог описал все ужасы жизни на острове, просил приехать и прибавил: «Все эскимосы по тебе скучают. А если нет денег на дорогу, телеграфируй, мы пришлем».
Вместо Минеева на остров прилетели проверяющие, по итогам расследования которых 2 ноября 1935 года был издан приказ Главсевморпути:
«1. Отметить, что во время зимовки 1934/35 года:
а) На важнейшей полярной станции «Остров Врангеля» основные научные и промысловые работы были сорваны.
б) Местное туземное население в количестве 63 человек было предоставлено самому себе, и не велось с ними даже элементарной заботы, особенно в части питания, результатом чего явились массовые заболевания населения и даже смертельные случаи как следствие недоедания (при наличии на станции продуктов на 3 года).
в) На станции царили беспорядок, порча ценнейших продуктов, недисциплинированность, антисемитизм, разложение и большая склока среди работников станции».
Началось и расследование смерти Николая Вульфсона. Вот только шло оно весьма странным образом. На остров для эксгумации и осмотра тела отправили врача. Но не патологоанатома, а хирурга, который не имел соответствующего опыта и даже на суде не мог точно сказать, умер ли покойный сразу, или от момента ранения до смерти прошло какое-то время. Не было ясно и то, ударил ли кто-то врача в лицо, или травма стала следствием его падения.
Ничего не давали и допросы каюра Старцева. Он рассказывал, что выехал вместе с врачом, но у него повредились нарты, а Вульфсон не стал ждать его, поехал вперед - больше каюр его не видел. Семенчук заверял, что никогда не подбивал Старцева убить Вульфсона и что, по его мнению, произошел несчастный случай. Подключение к делу знаменитого Льва Шейнина принесло не слишком много пользы, хотя сам он утверждал обратное:
«Расследование по этому делу сразу столкнулось с цепью серьезных препятствий. Нелегко раскрыть картину преступления, совершенного в далекой Арктике, в обстановке, незнакомой следователю, много месяцев тому назад. Все в этом деле было необычно, запутанно и сложно. Было ясно, что детальное выяснение всех обстоятельств, предшествовавших смерти доктора Вульфсона, установление быта, взаимоотношений и характеров зимовщиков, каждый самый мельчайший штрих, бытовая деталь, человеческая характеристика представляют в настоящем деле особое значение. Следствие пошло в этом направлении. Я хорошо помню, как в течение трех месяцев расследования по этому делу мне с трудом удавалось находить новые детали и улики, сопоставлять, перепроверять показания свидетелей, копаться в документах, изучать литературу об Арктике и острове Врангеля, рыться в метеорологических сводках. Но зато какое огромное удовлетворение давал каждый новый непреложно установленный факт, совокупность этих фактов постепенно создавала стройную законченную версию... По приказанию начальника острова Старцев совершил убийство Вульфсона. В процессе следствия и на суде эти обстоятельства были установлены железным кольцом косвенных улик».
К числу улик, к примеру, относилось и то, что находившийся в Бутырской тюрьме Семенчук пытался симулировать сумасшествие.
«Он, - писал Шейнин, - объявил себя марсианином. Его перевели в тюремную больницу. «Вчера опять получил радиограмму с Марса, - сосредоточенно говорил он врачу, - все благополучно. А тут у меня арестовали всех родных и знакомых. Сто человек сидит». Семенчук кривлялся, кутался в простыню и прятался за тумбочку больничной палаты. Была произведена экспертиза, установившая, что он симулирует. И эта карта стала бита. Буквально на следующий день Семенчук совершенно «выздоровел». Он перестал кривляться и явился в суд без всяких попыток симулировать сумасшествие».
Беда заключалась в том, что все улики были косвенными и выглядели подогнанными под версию следствия. К примеру, следствие утверждало, что собаки из упряжки Вульфсона не могли обогнать остановившуюся упряжку Старцева потому, что ездовые собаки так обычно не делают. Такой аргумент звучал довольно неубедительно.
Многословный процесс
Конечно, Семенчука можно было без проблем осудить за превышение должностных полномочий, повлекшее смерть людей. Но тогда на суде пришлось бы обсуждать подлинную историю завоза продуктов на остров Врангеля - и на славной истории освоения Арктики могли остаться несмываемые пятна. Да и наказание за злоупотребление властью могло оказаться не самым суровым. А это не устроило бы ЦК ВКП(б). Ведь прокурор СССР взялся за дело Семенчука и Старцева, как обычно почуяв, как именно изменится политика партии и правительства в ближайшее время.
Сталин после победы над оппозицией всех мастей выстраивал вертикаль власти и прежде всего хотел освободить руководящие органы всех уровней именно от таких людей, как Семенчук,- героев-партизан Гражданской войны, малограмотных, но привыкших вести дела по собственному разумению, не обращая внимание на инструкции и приказы свыше. Нужен был показательный процесс с максимально суровым наказанием, чтобы все семенчуки страны поняли, что их время вышло.
А доказательств вины Семенчука и Старцева катастрофически не хватало. Поэтому Вышинский и выступал с обвинительной речью так долго и пространно. Он, к примеру, доказывал, что Семенчук давно переродился и перестал быть большевиком:
«В период зимовки 1934/35 года он показал себя как преступник во весь рост, этот примазавшийся авантюрист. Об этом свидетельствует факт, которому мы не уделили достаточно большого места на судебном следствии, потому что он так очевиден, что не требует большого анализа, - это его эпизод со спекуляцией серебром, которое он пытался украсть у советского полпредства в Персии. Напомню, что об этом говорила его жена Надежда Семенчук: «Арестован он был за провоз из Персии серебра. В Персии Семенчук работал в качестве коменданта полпредства. Сколько он сидел (его тогда АзЧК арестовала), я не знаю». Он объяснялся по поводу серебра: «Действительно, я из Персии привез серебро, но серебро я нечаянно нашел в дачной местности недалеко от Тегерана. Эти деньги лежали на поверхности земли в саду полпредства». Знаете, так случайно лежат деньги, мешок с серебром, в саду полпредства. Надо обладать большой смелостью, чтобы давать такие объяснения, чтобы говорить так, как говорит Семенчук... Он вообще считает, что это момент второстепенный, ничего не значащий. Я же этому моменту придаю для характеристики Семенчука большое значение».
Кроме того, Вышинский долго и довольно нудно доказывал, что каюр Старцев гораздо умнее, чем кажется. Это было необходимо для того, чтобы сделать его слова во время допроса в суде признанием вины. Вышинский тогда излагал ему собственную версию событий и спросил: «Выходит, что вы убили?» Получив ответ «Выходит», он пытался сделать из оговорки запутанного малограмотного мужика признание в убийстве.
Однако самым поразительным моментом стала квалификация преступления Семенчука и Старцева, предложенная прокурором страны:
«Позвольте кратко объяснить обстоятельства, требующие квалификации преступлений Семенчука по ст. 593 как бандитизма. Бандитизм есть не просто и не только, как это принято представлять себе, разновидность имущественных преступлений, преступных действий грабительского, разбойного характера. Бандитизм - это прежде всего - и я данный случай считаю классическим примером бандитизма в собственном смысле этого понятия - преступление, своим острием направленное против государственного управления или направленное именно на то, чтобы подорвать самые основы советского строительства, советского правопорядка».
Собственно, Вышинский путем подмены квалификации просто пытался отвлечь внимание участников процесса от того, что доказать вину подсудимых в совершении убийства так и не удалось.
В успехе избранной тактики и обвинительном приговоре не был уверен и сам Вышинский. Мне удалось найти в архиве его доклад в ЦК ВКП(б) и Совнарком о завершении дела Семенчука и Старцева, явно составленный еще до окончания процесса:
«16-23 сего мая Верховный Суд РСФСР рассмотрел дело по обвинению бывшего начальника зимовки на острове Врангеля Семенчука К. Д. и Старцева С. П.
Первого по обвинению в ряде преступлений по должности и подстрекательстве к убийству доктора зимовки Вульфсона Н. Л., второго - по обвинению в непосредственном совершении этого убийства.
Дело слушалось в присутствии большого количества работников Главсевморпути, направляющихся в ближайшее время на зимовку в северные полярные станции.
Семенчук К. Д. и Старцев С. П. приговорены к расстрелу».
Последние слова - «к расстрелу» - Вышинский вписал уже после приговора, от руки.
27 мая 1936 года ТАСС оповестил всех о постановке последней точки в этом деле: «Президиум ВЦИК отклонил ходатайство о помиловании осужденных Верховным судом РСФСР к высшей мере наказания - расстрелу Семенчука К. Д. и Старцева С. П. 27 мая приговор приведен в исполнение».
Вот только точка оказалась не последней. В 1989 году Семенчука и Старцева реабилитировали за отсутствием события преступления. А тайна смерти Николая Вульфсона так и осталась нераскрытой.
Евгений ЖИРНОВ
kommersant.ru
©
