Знаменитый международный обозреватель Всеволод Овчинников в годы войны работал счетоводом в сибирском селе
Из блокадного Ленинграда – в Омскую область
Всеволод Овчинников – авторитетнейший журналист и писатель-публицист, автор 20 книг, общий тираж которых свыше 20 миллионов экземпляров, лауреат Государственной премии СССР. Почти 40 лет он был корреспондентом и политическим обозревателем газеты «Правда», 13 лет вел на Центральном телевидении передачу «Международная панорама». В этом году ему исполнится 90 лет, а он до сих пор в строю – в «Российской газете» регулярно выходят его аналитические материалы с размышлениями, какой чужой опыт нам полезен.
Однажды на всероссийском журналистском форуме омской делегации повезло провести вечер с Всеволодом Овчинниковым. Интереснее общения не придумаешь! У Всеволода Владимировича талант увидеть в разных уголках мира то, на что другие не обратят внимания, и срочно рассказать об этом – и письменно, и устно. А потом классик отечественной журналистики вдруг произнес: «А знаете, моя семья в годы войны эвакуировалась из Ленинграда в Омскую область. И в «Омской правде» в 1943 году вышел очерк о моем отце – архитекторе Владимире Федоровиче Овчинникове. Ну и меня упомянули в газете. Вот бы найти этот номер!»
Мы нашли этот очерк в июньской газете 1943 года. Он называется «Северные Плетни» – по имени села, в котором жили Овчинниковы. Северые Плетни – в Юргинском районе тогда Омской, а ныне Тюменской области. Удивительно, что газетному материалу о человеке газета отвела целый «подвал». Это было нетипично: «Омская правда» в 1943 году выходила на двух страницах, половина номера отдавалась перепечаткам из центральной прессы и сообщениям Совинформбюро, а на оставшейся площади новости из жизни области передавались в коротких заметках. Видимо, редактора «Омской правды» Я. Мамонтова, как и автора очерка Л. Скрипченко, впечатлил образ ленинградского интеллигента, который строит тракторную мастерскую, гараж для комбайнов, и делает свое дело достойно, привнося элементы питерской культуры в жизнь сибирского села.
16-летний кормилец
Очерк рассказывает об одном дне архитектора, и это день, когда Владимиру Овчинникову исполнилось 53 года. Целый день герой очерка провел на стройке, решая проблемы с материалами, подписывая счета, подправляя чертежи. А вечером в избе за столом, накрытым в соответствии с этикетом, как в ленинградской квартире на Фонтанке, собралась вся семья: жена Владимира Федоровича Елена Александровна – статистик МТС, 16-летний сын Всеволод – счетовод колхоза «Трудовик», теща Екатерина Игнатьевна – бухгалтер маслозавода и недавно приехавшая свояченица Мария Александровна, которая пока хлопочет дома по хозяйству.
«Вначале за обедом говорили о вещах, касающихся семейного быта. Пришли к выводу о необходимости быстрее сажать огород, чтобы осенью были свои овощи. Шестнадцатилетний сын архитектора Всеволод попросил проверить тетради – он заочно готовится сдать экзамены за 8-й класс. Свояченица Мария Александровна настойчиво повторила свою прежнюю просьбу о деревянной лопате, ибо «без нее, как без рук, – нельзя ставить хлебы в русскую печь». Семья Овчинниковых эвакуировалась в Омскую область поздней осенью 1942 года и обосновалась на жительство в Северных Плетнях. Нелегко было сразу освоиться в новой, непривычной обстановке. Ленинград и … Северные Плетни! Но скоро все пошло своим чередом…Стали трудиться не покладая рук».
Автору хочется рассказать о заслугах архитектора Овчинникова. И Л. Скрипченко использует такой прием: «После обеда Всеволод вытащил из чемодана альбом и стал перебирать фотографии, изображающие возведенные отцом сооружения. Владимир Федорович, давно не заглядывавший в альбом, подсел к сыну. Вот на снимке стройные корпуса огромного рыбного комбината производительностью 60 миллионов банок консервов в год. Два таких комбината были построены незадолго до войны по проектам архитектора Овчинникова. А вот великолепное здание большого отеля в Мурманске. В него съезжались со всех концов страны семьи моряков и ждали близких, возвращающихся из дальнего заграничного плавания.
Владимир Федорович стал перелистывать альбом. На фоне стройных кипарисов высятся алебастровые колонны Дома интуриста в Сочи. Вот комбинат отдыха в Луге. А вот красивые и многоэтажные дома в Ленинграде, построенные Владимиром Федоровичем за годы сталинских пятилеток».
Л. Скрипченко упоминает и о том, что именно архитектор Овчинников спасал памятник Петру I – «собственными руками накрыл рогожей Медного всадника и помог опустить его в глубокую яму, чтобы спасти от фашистских бомб». Конечно, как пишет автор, скромный прораб МТМ из Северных Плетней мечтает участвовать и в восстановлении памятника.
Очерк характерный: в годы Великой Отечественной в эвакуации в Сибири оказались многие грамотные специалисты, известные ученые, педагоги, артисты. Представители интеллектуальной элиты, как испокон веков водилось в России, не кичились своими заслугами, не требовали к себе особого внимания, приезжали – и включались в работу, какая была. И Владимир Федорович так же тщательно работал над чертежами мастерской, как прежде над проектом Дома интуриста. Простота этих людей и готовность быть полезными покоряли, эти качества хотелось показать как пример для нытиков и ленивцев. Похвала в газете тогда много значила. Поэтому спустя много лет Всеволод Овчинников вспомнил о публикации в «Омской правде».
А вот как сам журналист в книге «Калейдоскоп жизни» пишет о своей счетоводческой должности в колхозе: «…Мне предложили должность счетовода в соседнем колхозе «Трудовик». Там был позарез нужен грамотный человек, хотя бы для отчета перед районным начальством, которому постоянно требовались какие-то сведения. Меня соблазнили оплатой не в трудоднях, а в натуре: ежемесячно пуд муки, шесть пудов картошки да еще крынка молока каждое утро. Пришлось поселиться в соседней деревне у крепкой старухи… Так ленинградский подросток, не имевший ни малейшего представления о сельском хозяйстве, в шестнадцать лет оказался главным кормильцем семьи, ответственным за экономику и финансы трех сибирских деревень».
Дальше о своей работе Всеволод Овчинников рассказывает с юмором. Как через полгода настолько овладел двойной бухгалтерией, что за сотню яиц составлял годовые балансы соседним колхозам. Как научился отбиваться от уполномоченных и «прикрывать» председателя колхоза. Как однажды волки задрали двух овец, тушки хотели сжечь как падаль, а подросток-счетовод попросил их отдать ему, и, когда вез промерзшие тушки через лес на санках, на дорогу вышли три волка. Хорошо, что хватило смекалки поджигать сено и бросать его на дорогу. Местные жители относились к парнишке-блокаднику сочувственно, женщины-солдатки – по-матерински. Когда приходил к дояркам записывать показатели, наливали ковш сливок. А в ноябре 1943-го семнадцатилетних парнишек призвали в армию. «Провожать меня вышли все три деревни, – пишет журналист. – Причем женщины по традиции «выли в голос», так что, когда процессия проходила мимо нашей избы, я лишь издали махнул матери рукой».
«Японцы – это русские Азии»
Так вышло, что в трудный военный год «Омская правда» словно прикоснулась к судьбе подростка, которого ждало незаурядное будущее. Он окончил полковую школу в Каинске, потом был направлен на учебу в Ленинградское военно-морское училище. Карьере флотского офицера помешала близорукость. Владимир Овчинников поступил на китайское отделение столичного Военного института иностранных языков. На выпускном курсе его прикрепили переводчиком к китайской делегации, отправлявшейся на экскурсию в редакцию газеты «Правда». Тут и решилась судьба Всеволода. Главный редактор «Правды» Леонид Ильичев, пораженный живостью работы молодого переводчика, предложил ему работу в газете.
Всеволод Владимирович семь лет был корреспондентом «Правды» в Китае, семь лет – в Японии, пять лет – в Англии. Потом, в 90-е, еще четыре года Овчинников работал в китайском издательстве. И в каждой стране он писал не только материалы в газету, но и книги, которые завоевывали популярность по обе стороны границы. Самые знаменитые – «Ветка сакуры» и «Корни дуба». Автор называет эти произведения попыткой создать путеводитель по народной душе – японцев и англичан, объяснить незнакомую страну через ее народ. Это было ново, интересно, необычно. В Японии создали клуб друзей книги «Ветка сакуры». У нас первая публикация книги о Японии состоялась в «Новом мире», руководимом тогда Александром Твардовским. Константин Симонов назвал «Ветку сакуры» «глотком свежего воздуха, как песни Окуджавы». Англичане, скептически относящиеся к попыткам иностранцев разобраться в их национальном характере, также приняли британское издание «Корней дуба» благосклонно. Но Государственной премии дилогия «Сакура и дуб» была удостоена только в 1985 году, хотя ее несколько раз представляли на высшую награду. Советские идеологи упрекали Всеволода Овчинникова и в идеализации капиталистической действительности, и в отсутствии классового подхода, и в том, что книги слишком хорошо принимают в Японии и Англии.
Обе книги переиздаются и сегодня. Всеволод Овчинников рассказывал, как перед выходом в свет 4-томного собрания сочинений его спросили в издательстве: «Вы десоветизировали тексты?» Он даже не сразу понял, о чем речь. Ему не надо было делать правки в связи с веяниями нового времени. «Мне не стыдно ни за одну строчку», – говорит Всеволод Владимирович.
Миллионные тиражи и творческая работа в течение почти 70 лет не принесли Овчинникову богатства. Гайдаровские реформы («того самого Егора, с которым сидели рядом в редколлегии «Правды») превратили 140 тысяч брежневских рублей в 43 доллара. Японские издания вообще были безгонорарными, у нашей страны со страной восходящего солнца не было договора об авторских правах. Бескорыстие – давняя традиция русской интеллигенции.
Всеволод Овчинников – автор ярких афоризмов. «Китайцы – немцы Азии, их главные черты – логика и рассудок, японцы – русские Азии, нас с ними роднят интуиция и эмоции». Образно, выразительно, продуманно – о схожести и разнице менталитетов. Карьера этого талантливого, энциклопедически образованного человека началась со скромной должности в Сибири и того, что он стал героем очерка в «Омской правде».
