Звезда Большого театра о вокальной кухне и конкуренции.
Забыть на сцене о простуде
– Анна Христофоровна, вы с коллегами из Большого театра открыли V Международный фестиваль «Академия», восхитив публику своим пением. Голос – редчайший талант, подарок свыше одному человеку из миллионов. Значит, и ответственность велика?
– Мне раньше тоже так казалось. Но сейчас начинаю понимать, что хорошо петь можно научиться. В основе – техника, красивый тембр и музыкальность.
– А сила голоса?
– Это что-то эфемерное, голос может быть мал по объему, но очень полетный, обволакивающий. Техника может довести голос до совершенства.
– То есть работа – это 50 процентов успеха?
– Я бы сказала 80. Когда я пришла в Большой театр в 21 год и была самой молодой в его истории солисткой оперы, мне многое прощалось. 98 процентов публики и сегодня реагирует на мой посыл, энергетику, голос и тембр. Но есть еще два процента в зале – педагоги, певцы, директора театров, которые понимают, что я делаю так или не так. Нужно быть готовой безукоризненно спеть и для них. Сейчас большая конкуренция, которой не было в советское время, в 90-х и даже начале 2000-х. Нужно быть готовым технически, чтобы хорошо спеть в любом состоянии, даже если болен.
– Разве в случае болезни не нужно поберечь голос?
– Певцы часто нездоровы. Дирижеры вообще любят больных певиц. Говорят, что они более внимательны к технике. У нас в театре есть певица – колоратурное сопрано, которая с бронхитом блестяще выступила в Ковент-Гардене. У меня сейчас заложен нос. Ну и что? Раньше в театрах были послабления: в простудные дни, например, не выходили на сцену. Все изменилось. Я пела, когда была беременной, последний концерт – за месяц до родов.
– Вы родом из Кисловодска, из музыкальной семьи. Родные верили в ваш успех?
– Папа родился в Баку, учился в Тбилисской консерватории, но ее не окончил. В Баку работал в министерстве культуры, а когда переехали в Кисловодск, работа была далека от музыки. Мне в пять лет купили пианино, но никто не представлял, что из этого получится. Папа был против того, чтобы я поехала в Москву, в Училище им. Гнесиных. Говорил, что лучше бы училась в Минводах, Ростове-на-Дону. Но мы с мамой отправились в столицу, сходили в Большой театр, где я впервые смотрела, а не слушала в записи оперу. Мне повезло учиться у замечательного педагога Рузанны Павловны Лисициан – сначала в училище, потом в Академии им. Гнесиных.
Приняли за итальянку из Ла Скала
– В Большой театр вы попали еще студенткой?
– На четвертом курсе училища. Было прослушивание на оперу Верди «Фальстаф». Пришло 400 претендентов на участие в этом спектакле – последнем перед реконструкцией театра. Был смешной эпизод за кулисами. Тенор Юрий Удалов стал говорить со мной по-итальянски. И я ему честно отвечала на итальянском. И вдруг он кому-то говорит по-русски: «Эта девочка приехала из Ла Скала». Я говорю: «Да нет, я русская». Я пела Адину из оперы «Любовный напиток» Доницетти, она очень схожа с партией Нанетты в «Фальстафе» Верди. У Верди в этой последней в его жизни опере только у двух героев есть арии, остальные поют в ансамблях. Прослушивание проходило перед занавесом. А за кулисами мы проходили мимо декораций из «Бориса Годунова», и это были иконы. Меня потрясли святые лики, несущие столько энергии. На сцену вышла в конце прослушивания, часа в 4, а ждала выхода с 10. Не волновалась, голос успокоился. Когда спела, слышу, говорят: «Какая она маленькая!». Спрашивают: «Сколько вам лет?» – «20». Вечером позвонили, сказали, что меня взяли на партию Нанетты. В этой опере я впервые работала с итальянскими коучами.
– Коуч – это кто?
– Педагог, пианист, который занимается с певцами. У меня есть в штате театра моя пианистка-коуч Маргарита Петросян. И еще я занимаюсь с итальянцами Алессандро Моретти и Валентиной Декоранто, они приезжают в Москву. Ездила на неделю к коучу в Швейцарию.
– Вся жизнь – продолжение учебы?
– Получается так. Есть знаменитые певцы, которые что-то нашли и не отходят от этого ни вправо, ни влево. А у меня такая натура – я все время что-то ищу, хочу чего-то нового, меняю репертуар. Мой педагог в театре Маквала Касрашвили говорит, что в 70 с хвостиком тоже еще учится.
– Галина Вишневская в 60 уже не пела, а Козловский на творческом вечере в честь своего 90-летия вышел на сцену с арией Ленского. Голос может быть долгожителем?
– Говорят, что правильное пение – вечное пение. И подтверждение этому легенда Большого театра Маквала Касрашвили. На вечере памяти Елены Образцовой сначала выступила Анжела Георгиу, и мы сомневались в некоторых нотах этой прославленной певицы. А потом совершенно спокойно вышла Маквала Касрашвили и так спела арию Тоски, что зал Большого театра в 2000 зрителей стоял на ушах. Я плакала от гордости за своего педагога.
Петь можно и вниз головой
– Вы пели в спектаклях, которые вызвали противоречивые отзывы. Например, «Волшебную флейту» назвали хеллоуином в Большом театре. А вы за современную трактовку, современные костюмы в классике?
– Смотря какой спектакль. С «Волшебной флейтой», согласна, был перебор, но эта опера была поставлена 10 лет назад. А сейчас вышла «Свадьба Фигаро» Моцарта в современном стиле с одеждой от Диора. И это по-настоящему красиво. Поставил Евгений Писарев, феноменальный актер и интересный режиссер. Сати Спивакова посмотрела и говорит: «Как это здорово, интересно, смешно, живо!». А Эвклид Кюрдзидис позвонил наутро после спектакля: «Я был в восторге от всего, кроме действия. Не могу смотреть «Свадьбу Фигаро» в современном стиле». Мнения разные.
– Считается, что сегодня в опере время Анны Нетребко, а не Монтсеррат Кабалье. Нужно уметь играть, двигаться, петь в немыслимых позах. Вам это по душе?
– Конечно. Стоять на сцене и петь – это для меня ужас. Я на первом же спектакле бегала по сцене, не боясь, что собьется дыхание, не было певческого инстинкта самосохранения. Алла Демидова посмотрела и говорит: «Так здорово, что в опере есть эта живость». Ей объясняют, что это очень сложно. А Алла парирует: «Но она же может!». Потом режиссер РАМТа Алексей Бородин поставил «Кармен». Он говорит: «Анечка, когда ты будешь петь арию Микаэлы, мы хотели бы свет поменять, ты не могла бы из этого угла перейти в тот?». Мы репетировали партию Микаэлы втроем, и две солистки сказали режиссеру, что могут дыхание сбить. А я напомнила, что две недели назад он был на моем спектакле «Свадьба Фигаро». У нас там с графом сцена на столе, я отползаю от него, свешиваюсь назад и пою вниз головой.
– Еще лет 20 назад такого в операх не было.
– А сегодня есть везде в мире, оперу стараются приблизить к зрителю, и певцам нужно осваивать и драматическое искусство.
– Новостью стал и демократизм тех, кого называли оперными дивами. Раньше солистки оперы иначе одевались. Несли себя миру. Когда Елена Образцова сказала: «Варю суп и учу партию» – это было откровением: звезда и суп.
– Елена Васильевна была первой из нашей категории. Что такое сегодня дива? Я не знаю. Может, после 45 лет певицы становятся дивами.
– Кто для вас самый большой авторитет в вокале? Кем восхищаетесь?
– Анной Нетребко. Она добилась того, о чем многие мечтали. Кили Те Канава, Рене Флеминг. Восхищаюсь Марией Каллас. У нее было три регистра. Она могла спеть так, что на спектакле «Тоска» людей выносили из зала с сердечными приступами.
– Вы много выступаете в Европе, Америке. Какими языками владеете?
– Английским, итальянским, разговорным французским. На немецком, испанском свободно читаю.
– Вы не упомянули армянский.
– Потому что я, армянка по крови, не знаю армянского. У нас настолько обрусевшая семья, что дома использовались только самые ласковые армянские слова. я выросла на русской культуре, православная.
– Но поете и армянские песни?
– Только одну, Комитаса «Крунк» («Журавль»). В ней соткана боль и любовь любого народа. Комитас был армянским священником и писал потрясающе красивую музыку. Как Верди. У меня было счастье работать на одной сцене с Дживаном Гаспаряном. Он играл на дудуке, я пела. Для меня Комитас – это мировая классика.
– Вы учите маленького сына музыке?
– Симону пять лет. Занимаемся музыкой три минуты. Ему надоедает, говорит: «Включи мне лучше «Щелкунчика», я подирижирую». В 4,5 года слушал в Большом зале консерватории Девятую симфонию Бетховена. Отсидел весь концерт, потом сказал Юрию Ивановичу Симонову, что ему очень понравилось, как тот дирижировал, особенно когда было фортиссимо, забили литавры и Симонов так «красиво руками махал». Юрий Иванович сказал, что тоже с трех лет играл в дирижера.
– У певицы Анны Аглатовой есть творческая мечта?
– Спеть что-то в театре? Сегодня нужно захотеть, выучить, найти театр, где есть такой спектакль, и спеть. Понятие мечты изменилось.
