В 1947 году 20-летнюю Анну вместе с родителями и младшими сестрами сослали из Украины в Сибирь, которая стала для них вторым домом.
Несчастий яркие картинки
В январе следующего года Анне Жидун, жительнице села Аксеново Усть-Ишимского района, исполнится 90 лет. Она, внешне хрупкая, худенькая старушка, весной в одиночку вскапывает грядки, а осенью убирает урожай, включая картофель, с участка в несколько соток. Ее 50-летний сын Дмитрий жалуется, что мать почти не позволяет помогать по хозяйству, разве только там, где требуются исключительно мужские умения и сила: перекрыть крышу, поправить забор, наготовить дров.
Ее жилье состоит из двух увешанных православными иконками комнаток: горницы и прихожей, совмещенной с кухонкой. В разговоре мешает русские и украинские слова. Диалект – наследие трудной молодости. Не по своей воле Анна Васильевна 70 лет назад поменяла солнечную Украину на таежную Сибирь. Ее в наши края вместе с матерью и двумя сестрами привезли в набитом под завязку товарном вагоне.
В деталях того далекого по времени прошлого бабушка Аня точна, а вот в датах путается. Дело тут не в возрасте. Просто так устроена наша память: яркие картинки запоминаются лучше безликих цифр. А самыми яркими в ее жизни получились несчастья.
Семью Василия Гейтоты (Гейтота – девичья фамилия Анны Жидун) из села Струбкив Ивано-Франковской области в ссылку отправили в 1947 году. Пять человек из семьи Гейтоты подлежало выселению. Он сам, мужик лет 60, его 57-летняя жена Анна и три дочери: Ольга – 15 лет, Аксинья – 17, Анна – 20. Еще три дочери, старшие, уже вышедшие замуж, под репрессии не попали.
Глубокой ночью 16 декабря раздался стук в двери. Гостями оказались трое милиционеров. Зачитали бумагу. Общий смысл сообщения сводился к следующему: семья Василия Гейтоты выселяется за помощь сыну, бывшему в банде.
По законам того времени на сборы давалось два часа. С собой разрешалось увозить по 20 килограммов груза на человека. Два часа на сборы и двадцать килограммов на человека – это прилично. Но, как вспоминал мой отец, он, так уж получилось, срочную проходил в войсках госбезопасности. час, а то и полтора после озвучивания решения о выселении семья проводила в панике и слезах. За оставшиеся 30 – 40 минут люди хватали, что под руку попадается.
Видимо, по сходному сценарию развивались события и в семье Гейтоты. Анна Васильевна сейчас с грустью вспоминает об уйме сушеных фруктов на чердаке, о муке в кладовой – вот бы чем запастись, а взяли ткани, покрывала, подушки.
В дороге поили редко.
– Пока Волгу не переехали – воды не давалы, – вспоминает Анна Васильевна, – а маленькие диты все время просилы: «Во-о-ды дайте, во-о-ды дайте».
Ссыльные размещались на своих вещах, туалетом служила прорубленная в полу вагона дыра.
На каком-то полустанке репрессированных наконец-то выпустили из вагонов. Люди бросились к водокачке. Напивались, умывались. Драгоценную влагу набирали в кружки, бутылки.
– Бегите, все бегите, – закричал вдруг Василий Гейтота.
Те, кто посмелее, бросились в разные стороны. Анна Васильевна не знает, сколько человек тогда сумело скрыться. Ее отец сумел. Он пешком (а стояли уже холода) добрался до своей старшей, 26-летней, дочери. Его нашли без труда. Арестовывать не стали. Никому не хотелось с потенциальным покойником возиться. Скоротечный туберкулез. Мужчина умер через неделю, как добрался до дочери.
За что их отправили «на Сибирь», именно так: «на Сибирь» – до сих пор произносит Анна Васильевна, для нее остается тайной. Семья середняков ничем среди других не выделялась. Ее брат, который якобы находился в банде, на момент ссылки родителей и сестер жил и работал в райцентре. Позже его тоже арестуют. Осудят на десять лет.
«На Сибири»
В Омск репрессированных привезли в январские морозы. Их, поместив в затянутые брезентом кузова грузовиков, отправили на север области. Машины иногда останавливались. Конвой собирал умерших. Мужчины из подконвойных на краях дороги долбили ямы, в которых хоронили несчастных. По пути от Украины до Утьмы Тевризского района (там сгрузили ссыльных) старики погибли все.
В Утьме семью нашей героини поселили в доме местного парторга.
– Он хоть и партийный секретарь, – вспоминает бабушка, словно удивляясь сама себе, – а человек был хороший. Если хозяйка наливала нам чашку супа, никогда не запрещал. Только говорил: «Не вы виноваты. Время такое».
Переселенцев поневоле – украинцев, поляков и немцев, когда те отогрелись, повели в тайгу – в бывший поселок Агрегат. Там в военное время мужики болванки для ружейных прикладов тесали. Репрессированных поселили в длинном бараке – метров 20 – 25. Здание им досталось с разбитыми окнами и разрушенными печами. Офицер, что привел на новое место жительства, сказал просто: «Люди, если не хотите детей заморозить, чистите кирпич и ставьте печи». В обоих концах барака возвели по печке, а в одном месте, под дырой в потолке (тепла-то от печей не хватало), разложили обычный костер. Окна забили, чем могли.
Начиная со следующего дня, мужчин и одиноких женщин гоняли на заготовку леса, а женщин с малолетними детьми оставляли в бараке. Рядом со ссыльными работали девушки из местных колхозов. Если какая, не выдержав трудностей, убегала домой – ее судили. Расценки за нормы для подневольных и вольных работников были одинаковы.
Следует сказать, что какой бы тяжелой ни выпала жизнь, репрессированные приободрились, как только поняли: их расстреливать не собираются. Привыкли отмечаться в комендатуре. Привыкли, так как для покупки еды вдосталь зарплаты не хватало, менять на продукты имущество, привезенное с собой. Ходили в деревни за пять-десять километров, обратно несли по два-три ведра картофеля. «За метровую подушку, – с заметной грустью в голосе произносит Анна Васильевна, – давали ведерко картошки». Семье выжить помогали посылки от старшей сестры, оставшейся на Украине. Она присылала сухофрукты, фасоль, пшеничную и кукурузную муку.
А некоторые из репрессированных погибли с голоду. Конторские мухлевали. Пользовались тем, что ссыльные русским плохо владеют. Выдавали в аванс пять рублей, а когда в ведомости появлялась подпись рабочего, к цифре «пять» добавляли ноль. Сорок пять рублей клали себе в карман. Просто и сердито, комар носа не подточит. Тогда кто-то из репрессированных отправил письмо в Омск, видимо, в обком: «Вы нас лучше сразу расстреляйте, чем так издеваться».
– Мы ж, – в сильном возмущении хозяйка непроизвольно и не в первый раз за время беседы порывисто привстает за столом, – по две-три нормы выполняли.
Приехала комиссия, хапуг поснимала. Новое начальство организовало митинг и пообещало, что отныне каждый будет получать столько, сколько заработал. Впредь так и пошло. Голодные смерти прекратились.
Работали почти без выходных, а молодость все же брала свое. Анна Васильевна вышла замуж. Ее избранник, Дмитрий Жидун, тоже был из ссыльных.
Тут опять напасть. На 1950 год пришлась очередная пересылка. В поселок Кайтым Усть-Ишимского района. Крайняя точка обитания людей в тайге. Поздняя осень, снег падает. Бараки без крыш. На этот раз командир конвоя попался более жесткий, чем в Агрегате.
– Бандера, – рявкнул он, – хотите жить – делайте крышу.
Жить хотелось. За день бараки восстановили.
В Кайтыме Анна Васильевна родила свою первую из трех дочек. Радость от рождения ребенка получилась вперемешку с бедой. Мужа осудили на десять лет. Срок дали за неосторожные слова. Дмитрий Жидун как-то в сердцах бросил: «В СССР свиней держат лучше, чем людей». После смерти Сталина его реабилитировали. Но три с половиной года тюрьма забрала.
Анна Васильевна не помнит, сколько времени минуло, когда в Кайтыме появились завозные щитовые домики. Они из прессованных стружечных плит собирались шутя – за пару дней. Жилплощадь скромная, то ли четыре метра на четыре, то ли пять на пять. Но это уже давало ощущение счастья – отдельный дом на семью.
Историческая родина не приняла
В начале шестидесятых сосланным дали вольную. Часть тут же отправилась на родину. Уехала мать Анны Васильевны, уехала одна из сестер.
– А вы с мужем почему остались? – интересуюсь у собеседницы.
– Уезжали, но вернулись, – отвечает та.
Один из живущих в Одессе родственников построил себе новый дом, а старый уступил семье Жидун. Близкие люди по соседству лучше, чем чужие. Вроде бы сплошное везение: хороший город, готовое жилье. А на дочек вдруг напали хвори. «Не климат», – вынесли вердикт врачи.
– Мой муж детей любил больше себя. Так и сказал: «Лучше я в Сибири сдохну, чем дети будут болеть здесь».
Дождались супруги контейнера с вещами, переадресовали его в Сибирь – и в путь. В Усть-Ишимский район.
Съездили все же не зря. После недолгого пребывания на Украине у супругов родился долгожданный мужем сын. Назвали, как и отца, Дмитрием. Он, как уже упоминалось, живет в Аксеново, надежда и опора для мамы. А Кайтыма (поселок располагался в 16 километрах от Аксенова) нынче нет: разъехался.
За свою жизнь Анна Васильевна испробовала много профессий: вальщик леса, сучкоруб, сторож, уборщица. А муж всю жизнь валил деревья. Постоянно в передовиках ходил. Если бы не тюрьма в биографии, орден или два точно получил бы. После работы ему нравилось заниматься домашним хозяйством. Вел его с размахом. Обычно на подворье было три-четыре свиньи, пара коров, 15 – 20 ульев. Из жизни ушел в самом расцвете – в 48 лет. Виновницей смерти стала любимая мотопила: спиленная коллегой сосна падала прямо на нее. Бросился вытаскивать. Пилу спас, сам погиб.
На том и закончилась официальная часть нашей с Анной Васильевной беседы.
– Голова разболелась. Давление. Давайте лучше чай пить, – предложила хозяйка.
Я выключил диктофон. На столе появились хлеб, колбаса, огурцы, конфеты. Разговор потек об урожае овощей, о непредсказуемости погоды. Прямо на моих глазах в Анне Васильевне случилась разительная перемена. Из суровой экспрессивной женщины она превратилась в милую, улыбчивую сельскую бабушку. В такую, каких режиссеры в кино любят снимать.
