Известный музыкант о своих кумирах, личном кодексе чести и желании не стареть.
В нашем городе завершился фестиваль «Белая симфония», посвященный юбилею Омского академического симфонического оркестра. Его участником стал заслуженный артист России Сергей Мазаев. Корреспондент «ОП» встретился с ним.
«Кларнет – это моя душа»
– Сергей, в Омске вы играли на кларнете в сопровождении симфонического оркестра. Почему именно этот музыкальный инструмент, а не какой-то другой, стал вашим?
– Кларнет я взял в руки потому, что у меня не было другого выбора: от школы меня послали в Дом пионеров учиться играть на горне и барабане. За неделю я выучился. Это был 1970 год, советское время, когда работали всего два канала телевидения и водка была дешевой. А в Доме пионеров был детский духовой оркестр, и я в него попросился трубачом. Руководитель оркестра Даниил Матвеевич Черток, которого я считаю своим вторым отцом, сказал, что трубачей на свете много, «а вот кларнетиста у нас нет». Я согласился освоить кларнет, потому что очень хотел играть в оркестре. Потом в моей жизни появился Натан Анатольевич Веселый – педагог, который влюбил меня в этот инструмент окончательно. После армии я решил бросить музыку и поступил учиться в Московский университет. Но без музыки продержался всего три месяца, и вместе с Игорем Матвиенко мы создали джазовый квартет экономического факультета МГУ, где я играл на саксофоне. В 2000 году, когда был в Париже и у меня было с собой 10 000 долларов, я подумал: боже мой, у меня никогда не было возможности прийти в магазин и выбрать свой собственный музыкальный инструмент. Обычно мы, музыканты, покупали то, что нам предлагали, а в Советском Союзе выбора не было. Кларнеты и скрипки делали на Ленинградской мебельной фабрике. Тогда в Париже я купил себе прекрасный кларнет.
– А кто из кларнетистов стал вашим кумиром?
– Это Игорь Федоров, с которым мы играли дуэтом на концерте в Омске, Эдди Дэниэлс и группа кларнетистов Большого театра из 70-х годов: Соколов, Михайлов, Иванов. Целая плеяда талантливых музыкантов.
– Чему вы отдаете большее предпочтение – игре на кларнете или пению?
– Трудно сказать. Известным я стал благодаря пению. Этому занятию специально не учился. Я пою самодеятельно, это хорошо слышно. Рок-н-ролл – это вообще самодеятельное творчество, профессионально образованные музыканты мало им занимаются. А кларнет – это профессионально.
– Что вам ближе: кларнет или саксофон?
– Кларнет – это мой базовый инструмент, я на нем играю лучше, чем на саксофоне. Английские ученые рекомендуют всем людям в детстве заниматься музыкой. Это единственный, неповторимый способ для развития физиологии мозга. Например, у пианистов круче всех из людей развит мозжечок. У кларнетистов при извлечении одного звука задействованы 43 участка мозга, мышцы лица, дыхание, мимика, язык, грудная клетка. Мне физически нравится играть на кларнете, но саксофон я тоже очень люблю.
– Получается, что тот, кто занимался музыкой в детстве, умнее?
– Качество человека выше, голова работает быстрее. Умнее человек не будет. Чтобы быть умным, надо учиться, читать книжки. Лет с пяти-шести надо заниматься вокалом, сольфеджио, игрой на фортепьяно. Если вам кто-то скажет: «Меньше знаешь – лучше спишь», не верьте: больше знаешь –больше шансов.
Заповеди из личного кодекса
– Двадцать семь лет вы являетесь солистом группы «Моральный кодекс». В чем секрет долголетия коллектива?
– Мы изначально подбирали людей трезвых по мысли. В 1989-мгруппа была организована, а в 90-м мы выпустили первую грампластинку. Всякое бывало: ссорились, уходили-приходили. На тот момент мы все были более-менее известными музыкантами: играли в группе Стаса Намина, ансамбле «Красные маки». Поэт и музыкант Павел Жагун, который собрал нас, работал у Аллы Пугачевой. Она даже его песни пела. Мы были люди состоявшиеся. Барабанщик у нас был фантастический, Игорь Ромашов. Сейчас он отец Илья, служит на Афоне. Мы достигли такого совместного удовольствия от музицирования, что в других коллективах этого не находим. Ни одна группа не звучит так, как наша. Куда бы мы ни уходили, всегда будем возвращаться в «Моральный кодекс».
– А ваш личный моральный кодекс состоит из каких заповедей?
– Для того чтобы быть порядочным человеком, палка не нужна. Мы все прекрасно понимаем, что такое хорошо и что такое плохо. В первую очередь, нужно быть интеллигентным человеком. Первый признак интеллигентности – это когда тебе неудобно поставить другого человека в неловкое положение. Остальное уже неважно. Сейчас есть все возможности для того, чтобы стать приличным человеком. Надо воспитывать в себе волю и ни во что не верить. Нам всем надо лечиться от красно-флотской уверенности в себе, ведь, кроме как большевистского, у нас никакого другого опыта нет.
– Какую роль в вашем становлении как музыканта сыграли родители?
– Очень большую: они мне не мешали.
– А в любовь вы верите?
– Нет. Я просто люблю.
Роль без слов
– Сергей, вы сыграли эпизодическую роль в фильме Станислава Говорухина «Место встречи изменить нельзя». Как вы оказались на съемочной площадке?
– В конце 70-х годов я был музыкантом оркестра Военно-воздушной академии имени Жуковского, и мне позвонил дирижер из детского оркестра, где я воспитывался, и предложил «халтурку» –изобразить в кино ансамбль за 13 рублей. Я ушел в самоволку и целых два дня просидел на заднем плане, изображая игру на саксофоне. На моем фоне все вначале танцевали, а потом артист Александр Белявский выбрасывал девушку в окно. Я был статистом, никакого отношения к актерской карьере это не имеет. Один раз Владимир Сорокин с Иваном Дыховичным уговорили меня сняться в кинофильме «Копейка». Роль была без слов, поэтому я согласился.
– Как ощущали себя рок-музыканты в советское время? Где работали?
– Мы просто жили и понимали, что можем сделать больше, чем все остальные. В СССР не существовало никакой другой работы, кроме государственной, и поэтому все музыканты работали в филармониях и концертных объединениях. Государство спускало штатное расписание, зарплаты. Был такой период, когда полгода я просидел без работы, без денег. Я бросил университет, и мы с ребятами уехали в Краснодарскую филармонию, где появились вакантные места. Устроились в ВИА «Здравствуй, песня!». Конечно, нам, московским панкам, это название было противно, но голод не тетка. В середине 80-х годов я работал музыкантом в нескольких московских ресторанах, эпицентрах наслаждения, как я их называю. В СССР у меня было ощущение клетки, хотелось уехать в Америку. «Гуд бай, Америка, о-о-о, где я не буду никогда». Помните? Я это называю теорией запретного плода. Чем больше запрещают, тем больше хочется. С группой «Автограф» во время перестройки попал на гастроли в США, до этого был в Германии, Индии, Швейцарии.
– Остаться не хотели?
– Для этого нужно было пиццу развозить, язык учить. Начинать все с нуля. А я уже в Союзе был признанным музыкантом. Здесь была и есть возможность заниматься музыкой. Я всегда стараюсь находиться рядом с людьми, которые лучше меня что-то умеют делать. Это прекрасное средство от звездной болезни, и еще совершенствуешься при этом.
– А у вас была звезднаяболезнь?
– Звездная болезнь есть у всех. Единственный человек, у которого ее не было, это Святослав Бэлза.
«Эта музыка будет вечной»
– Совсем скоро в Концертном зале состоится закладка капсулы времени, адресованной потомкам к 100-летию Омского симфонического оркестра. Каким вам видится место классической музыки через полвека?
– Как сказал Чайковский, «симфоническая музыка будет существовать вечно».
– В каких жанрах вам хочется еще поработать?
– Те «жанры», за которые я схватился, это непаханое поле. Мне кажется, я себя немного переоценил. Мне не хватает времени на «Моральный кодекс», на кларнет, на мой камерный квинтет, на оркестр эстрадный. Столько всего интересного!
– Расскажите о своих детях.
– Старший сын, Илья, окончил Московский университет, аспирантуру. Он настоящий ученый. Дочка Аня учится в школе. Младшему, Пете, семь лет, первоклассник. Мне стареть некогда.
– Сергей, вы присутствовали при рождении двух своих детей, перерезали им пуповину. Какие ощущения пережили тогда?
– Это кайф, когда берешь на руки маленький комочек. Вряд ли что может сравниться с тем ощущением счастья.
