Знаменитый бард и доктор геолого-минералогических наук, академик РАЕН считает, что кризис в авторской песне будет преодолен.
В самолете, поезде, палатке
– Александр Моисеевич, Омск – город вашего детства. Какие чувства испытываете при встрече с ним?
– В 1942 году по Дороге жизни меня, восьмилетнего, эвакуировали из блокадного Ленинграда. Путь в эвакуацию лежал в Омск. Я был настолько слаб, что первый год не мог ходить в школу. Я навсегда благодарен Омску, что остался жив. Когда я подошел к памятнику ленинградским детям-блокадникам и положил цветочки, я неожиданно для себя заплакал. Это же я! Удивительный памятник, нигде больше такого нет, только в Омске. Мы жили в маленьком деревянном доме на улице Войсковой, которого уже нет. Я ходил в школу на улице Республики, бывшую гимназию, напротив горсада. В Омске в 1944 году я посмотрел фильм «Два бойца» и услышал, как Бернес поет «Темную ночь». Под гитару, задушевно, негромко, но в самое сердце. И эта интонация, которую я слышал в Омске, мне очень мила. В пионерском лагере в Чернолучье я встретил свою первую любовь. Мне было одиннадцать лет, а Тане Ильиной, эвакуированной из Белоруссии, – десять. Она стала историком, профессором Петербургского университета, написала монографию о живописи XVIII века. Первая любовь не забывается.
– Вы выбрали специальностью геодезию, поступив в горный институт, из-за тяги к романтике? И авторскую песню тоже? Романтика – символ вашего поколения?
– Да, я шестидесятник. Притягивали экспедиции, поездки. Это была романтика, еще не опошленная. Сегодня это слово замызгали, как и понятие «патриотизм». Идея-то хорошая, но от частого и неуместного употребления снизили его цену.
– Большинство своих стихов и песен вы написали не за столом, а в экспедициях?
– Да. У меня об этом даже стихотворение есть:
Этот стол с резною оторочкой
В стародавнем я завел году.
Я за ним не написал ни строчки,
Все писалось больше на ходу.
В самолете, поезде, палатке,
На судах гражданских и иных
Песни я записывал в тетрадке,
Не заботясь более о них…
Помню – через чащу и болото
Двигались мы к цели напролом.
Вы не верьте праздничному фото,
Где сижу за письменным столом.
И сейчас придумываю строчки не за столом. Сажусь за него только для того, чтобы записать.
– И сотни стихов помните наизусть?
– Посчитали, что у меня более 400 песен. Из них 300 помню наизусть. Первую строчку вспомню – знаю, что петь дальше. В 86 лет память вроде бы должна подводить. Но, слава богу, все пока нормально. Могу и пару научных докладов по моей специальности сделать без шпаргалки.
Наука и поэзия – как жена и любовница
– Вы член Союза писателей России и доктор геолого-минералогических наук. Был спор между собой этих двух родов деятельности?
– Он до сих пор идет. Я, кстати, единственный в России заслуженный деятель науки и заслуженный деятель искусств РФ. Когда протягиваю визитку, говорю: «Извините, я бисексуал». Когда был помоложе, на вопрос журналистов: «Что для вас наука, а что литература?» – отвечал: «Одна жена, а другая – любовница. Но я не знаю, кто из них кто. Люблю обеих».
– А сегодня чем больше занимаетесь?
– Пишу, хотя и наукой надо заниматься, у меня грант.
– Вы по-прежнему работаете?
– Да, я главный научный сотрудник Института океанологии Российской академии наук. 50 лет занимаюсь магнитным полем океана. У меня 250 статей и несколько монографий на эту тему. Одна вышла в Америке на английском языке. Наукой занимаюсь серьезно.
– Вы выступаете с критикой теории глобального потепления. В Сибири с той же точкой зрения выступает тюменский академик Владимир Мельников, считающий, что потепление временное и объясняется совпадением трех циклов.
– Он абсолютно прав. Глобальное потепление, как и глобальное похолодание, носит циклический характер. В первом приближении эти явления зависят от инсоляции солнечной энергии и от солнечной активности и имеют периодический характер. 80 – 100 миллионов лет назад, в эпоху мезозоя, когда на Земле не было людей, океан поднимался на десятки метров. И это будет повторяться. А человеческая деятельность не оказывает влияния на климат, потому что количество углерода, выбрасываемое зеркалом мирового океана, занимающего четыре пятых площади Земли, в сто раз больше, чем выхлопы всей промышленности, вместе взятой. Теория глобального потепления – это борьба одного бизнеса с другим, и не что иное. Разговоры про озоновую дыру прикрывают коммерческие цели.
– Когда вы это говорите, вас критикуют?
– Еще как! Меня 15 лет держали за штаны мои коллеги, когда я пытался доказать, что гибель всего живого на Земле, в том числе ящеров, 70 миллионов лет назад произошла не от падения метеоритов, а от смены знаков магнитного поля. А три года назад я посмотрел американский фильм о том, что это открыли американские ученые. Это я открыл! А мне запретили публикации на эту тему в научной печати. Я мог писать об этом только в популярных журналах.
– То есть критика не мешает вам высказывать новые теории и гипотезы?
– Нет, конечно. Я дважды был в экспедициях по поиску Атлантиды. Опускался на глубину в 4,5 километра на гору Ампер в Северной Атлантике. Атлантиду считают мифом. Но древнегреческий философ Платон писал о реальном ее существовании. Я занимался исследованиями в 1984-м, потом в 1988 годах. И после этого никто не побывал на подводной горе Ампер. Это странно. Впрочем, нашей стране в 90-е годы было не до этого.
И жена французского посла
– Александр Моисеевич, недавно в Московском бард-клубе прошел цикл ваших концертов. Вы выступали ежедневно…
– 20 марта у меня день рождения. Сложилась традиция. В этот день выступаю с друзьями-бардами. А накануне вечер я называю «Прощай, молодость!». Концерт 21 марта – «Гражданин на дожитии».
– Каждый год три вечера проводите?
– И всегда с аншлагом. А в свой юбилей год назад концерт проводил в Доме музыки. Когда вошел на сцену, все полторы тысячи зрителей встали и не давали мне начать выступление. Потом были концерты в Ленинградской филармонии и разных городах страны.
– Вы выступаете с гитаристом Валерием Чечетом. А сами не владеете музыкальным инструментом?
– Не умею играть на гитаре. Когда мне было шесть лет, родители решили обучить меня игре на фортепиано. Мы жили в коммуналке. Отец – инженер-полиграфист, мать – учительница. Жили небогато, но мама откладывала деньги на пианино. Потом война, эвакуация, деньги на счетах были заморожены. В 1944 году их позволили снять со сберкнижки. И того, что мама накопила на пианино, хватило, чтобы на Казачьем рынке купить десяток яиц. Поэтому я говорю, что мое музыкальное образование не стоит выеденного яйца. Я не артист, не музыкант, не певец.
– Но при этом один из основателей жанра авторской песни.
– Булат Окуджава сказал, что авторская песня родилась на московских кухнях и там же умерла. Я не москвич – ленинградец. Ездил в экспедиции в Игарку, Норильск, Магадан, на Кольский полуостров и там слышал песни, которые пели наши рабочие – расконвоированные зеки. Для меня сталинский ГУЛАГ – не отвлеченное понятие. Я услышал и был потрясен. «Я помню тот Ванинский порт» – это тоже авторская песня. Когда спрашивают, у кого я учился, говорю, что учился у них.
– У вас много лирических песен, любимых народом десятилетиями, как, например, «Снег», «Над Канадой небо сине». А есть и юмористические – «Жена французского посла». Что за история с ней связана?
– Эта песня создала мне много неприятностей. В августе 1970 года судно «Дмитрий Менделеев», на котором я работал, пришло на заправку в столицу Сенегала Дакар. Сенегал отмечал День независимости. И мы на катере отправились в гавань, где должен был проходить парад. В подзорную трубу с расстояния три кабельтовых я увидел президента республики и под французским флагом посла с женой в белом платье и белой шляпе. Когда вернулись на судно, выпили вина, которое в этих широтах полагалось каждому члену экипажа, и я написал веселую песню. Ничего хорошего она мне не принесла. В Союз писателей поступил донос, что я развращаю молодежь и «унизил высокое, гордое звание советского человека откровенной похотью». А через год мне надо было оформлять визу для нового плавания. Для этого нужна была характеристика. Секретарем партбюро был доктор наук. Он обратился ко мне: «У нас с тобой будет суровый мужской разговор. Ты мне прямо скажи, что у тебя с ней было?». Когда я понял, что характеристики мне не видать как своих ушей и вышел из кабинета, он нагнал меня в коридоре и сказал: «Молодец, я бы тоже не сознался!». И подписал характеристику. А лет десять назад на моем авторском вечере на сцену вышел представитель посольства Республики Сенегал в России и вручил мне тамтам в знак уважения и за первую российскую песню о Сенегале.
– Вы много лет возглавляете жюри Грушинского фестиваля. Что происходит сегодня с авторской песней?
– Авторская песня терпит кризис. Она была звучащей поэзией, а сейчас перестала ею быть, потому что ушли из жизни поэты. Булат Окуджава, Юрий Визбор, Владимир Высоцкий и другие профессионально занимались поэзией, а сегодня на их место пришли текстовики. На Грушинском фестивале блестяще играют на гитаре, замечательно поют. Иногда мелодии неплохи. А стихов нет вообще. Но я думаю, что кризис будет преодолен. Россия – поющая страна, рано или поздно все вернется на круги своя. Как писал Иосиф Бродский, «как будто жизнь качнется вправо, качнувшись влево».
– Зрители, и омские тоже, встают, когда вы исполняете песню «Атланты» в конце концерта. Давно возникла эта традиция?
– Ей лет 20.
– А как песня «Атланты» стала гимном Эрмитажа?
– В прошлом году я выступал на ступеньках Эрмитажа, и директор музея Михаил Пиотровский предложил такую идею. Я не возражал, и документы об этом оформили официально. Мои выступления на ступеньках Эрмитажа будут проходить каждый год, это станет традицией.
– А к нам на открытие Центра «Эрмитаж-Сибирь» приедете?
– Директор Музея им. Врубеля Фарида Буреева меня свозила к зданию будущего центра. Доживу – приеду на открытие.
