Художник неба

Фото Александра Чепурко и Евгения Кармаева

Кондратия Белова называли певцом сибирской природы, патриархом омских художников. А после кончины прозвучало: классик, самый яркий живописец в жанре эпического пейзажа.

В этом жанре работали очень немногие русские живописцы XIX века, буквально единицы. Даже знаменитый Левитан писал в основном лирические пейзажи. А в ХХ веке жанр вовсе был не в моде, и творчество Кондратия Петровича было исключением из общего правила.

Внук Вячеслав определил его место в ряду таких выдающихся творцов ХХ века, как композитор Георгий Свиридов, поэт Николай Рубцов. Кондратий Петрович был ровесником ХХ века – родился в 1900-м. Самобытная внешность, сила духа, позволившая выстоять в невзгодах, мощное дарование. «Здесь русский дух», – написали зрители в книге отзывов его выставки. Вот что интересно: из каких глубин генеалогии происходит концентрация богатырских качеств, каков механизм их передачи наследникам?

Предки самых строгих правил

Беловы – по всем линиям крестьянский род. И прапрадед Кондратия Петровича землю пахал на Северном Урале. А прадед – Леонтий Ермолаевич – участник Русско-турецкой войны. Пришел домой без ноги, но с Георгиевским солдатским крестом. Этот крест почти сто лет хранили в заветном сундучке семьи, даже тогда, когда царские награды стало опасно кому-либо показывать. Родное село – старообрядческие Верхние Усы Пермской губернии. Кержаки по своей воле обосновались в глуши, подальше от официальных властей. Жизнь вели строгую, слово родителей – закон.

 Отца Кондратия Петровича женили в 14 лет. А невесте было 20. Не стерпел и месяца, ослушался старших, убежал. Свою любовь нашел тут же, в Больших Усах. Агафья Карповна полюбила зеленоглазого, кудрявого Петра, хотя ничего у него не было за душой. По пословице – с милым рай и в шалаше.

Первенцу Кондрату было пять лет, когда семья попала в орбиту великого столыпинского переселения. От уральского безземелья Беловы двинулись на восток и обосновались в красивом селе Пача неподалеку от реки Томь (ныне входит в состав Кемеровской области). Чтобы решиться на дальний переезд, засылали ходоков. Старожилы решали, принимать новоселов или отказать им. Петр Николаевич поставил обществу ведро водки – приняли.

Все богатство Петра и Агафьи – медный самовар да пять рублей. Ни лошади, ни сохи. Пришлось идти в батраки. Хозяева отдали молодой семье баню. Свой дом построили позже, когда Петр Белов заработал денег на строительстве железной дороги Тайга – Томск.

Хозяйство не приносило дохода, и Петр Николаевич освоил ремесло печника. У состоятельных сибиряков были в моде филейчатые печи-голландки с украшениями, зеркалами.

«Отец ставил свои условия, – напишет спустя годы в воспоминаниях Кондратий Петрович. – Первое – чтобы кирпич был обязательно мягкий, кобелевский, из которого можно киркой вытесывать всякие фигуры. Из другого, допустим, снегиревского, фигуры не получались: рубишь в одном месте – ломается в другом. Второе условие было такое: чтобы ставились сразу два самовара. Когда допивался один, чтоб был готов другой. И во время чаепития самовару положено было шуметь, а углям – гореть. «Что за чай, когда самовар мертвый, – говорил отец. – Это не чай, а пойло телячье»… Водку отец не пил, только чай самоварами».

Со старшим сыном Петр Николаевич был крут. Лупил за «баловство» – страсть к рисованию. А когда ссыльный волостной писарь, показав в Томской художественной школе работы Кондрата, вернулся с вестью, что они понравились и подростка готовы принять на учебу, отец отрезал: «Если бы я богатым был, все равно не пустил бы…». Мол, не мужское это дело – картинки малевать. И определил сына к священнику – помогать на службе и по дому.

«Одно из самых ярких воспоминаний детства – церковные праздники», – писал Кондратий Петрович. Он пел на клиросе мальчишеским дискантом так хорошо, что из-за этого голосистого юного певчего даже ссорились регенты, в каком из двух хоров ему петь в праздник. А к 17 годам прорезался густой баритон. Кондрату уже поручали читать «Апостол».

Отцу льстили похвалы, и хотелось устроить сына на духовном поприще. Для начала – иподиаконом. Он задумал женить Кондрата на купеческой племяннице. Девице 25 лет, и статью – в дверь не пройдет. Словно забыл Петр Николаевич про свою первую горе-женитьбу. Но сын поступил так же, как батя, – сбежал, правда, не после венчания, а еще до свадьбы. И отправился Кондрат Белов по вербовке на строительство Мурманской железной дороги.

Все пережито сполна

В 1919 году Кондратий Белов вернулся в родное село и был мобилизован в Белую армию, где прослужил только четыре месяца. Потом был в Красной армии. Здесь и случилась перемена судьбы. В Иркутской казарме от нечего делать нарисовал на стене женскую фигуру. Взводный за художество пригрозил гауптвахтой, а потом отвел в полковую художественную студию. Это был первый шаг к профессии. А второй – учеба в Омском художественно-промышленном техникуме имени М. А. Врубеля.

Кондратий Петрович стал одним из четырех создателей в нашем городе творческой организации художников – Омского отделения Ассоциации художников революционной России – в 1929-м. А в 1932-м был принят в Союз художников СССР. Но победившая на просторах страны большевистская власть была злопамятной и умела мстить. В 1937-м, как «активный белогвардеец», был исключен из партии. За «творческую пассивность» его изгоняют и из Союза художников. Под предлогом «сокращения штатов» увольняют из театра клуба мелькомбината, где Кондратий Петрович с 1934 года был художником, режиссером и актером. Чудовищная несправедливость. Особенно поражает формулировка: «творческая пассивность». Все, кто знал Кондратия Петровича, поражались его работоспособности. Художник до самой кончины писал картины.

Неужели в молодости был ленив? Конечно, это был оговор. Вот, например, факт из биографии. В пору работы в клубе он был направлен в Омский район для контроля за уборкой урожая. Белов сверх порученного задания выполнил в этой командировке 140 портретов сельских тружеников, которые составили его первую персональную выставку, устроенную в драматическом театре. Вот такая «творческая пассивность»! От неприятностей прогрессирует давняя болезнь – туберкулез. В 1941–1942-м Кондратий Петрович прикован к постели. С таким тяжким диагнозом он ютится в одной комнате с женой и тремя детьми. Карточка – иждивенческая. Когда совсем было нечего есть, пилили с женой Софьей Васильевной бревна на дрова. Жена вспоминала: «Он умирал, но в минуты прилива сил писал большое полотно маслом «Лиза Чайкина». А когда закончил и нужно было отнести его на художественный совет, у него не было сил…»

От болезни художник оправился, война кончилась, а страдания продолжались. В 1949-м картина «Лесосплав на Иртыше», которую назвали портретом Сибири, была включена в состав передвижной выставки по странам народной демократии, а также Финляндии и Индии. Автора, К. П. Белова, представили к Сталинской премии.

Товарищи из Москвы сообщили об успехе, но, как вспоминал художник, «опять кто-то капнул про Колчака». И премию не дали. А Кондратий Петрович на радостях уже закатил друзьям-товарищам банкет, причем в долг. Хорошо, что удалось продать две работы и рассчитаться…

Друзья и родные считают, что Кондратий Петрович знал имя «доброжелателя», сигнализировавшего в Москву о «скользкой биографии» художника. Сам Белов написал в мемуарах: «По сей день этот человек живет среди нас и думает, что он – человек». Но художник совершенно по-христиански не желал отвечать злом на зло. С годами мудрость продиктовала ему такие слова: «Все пережитое в любовь и боль переплавилось. Я счастлив! И подтверждение тому – мои произведения». И еще: «В своей жизни я встречал больше хороших людей, чем плохих…»

У него была опора – незыблемо прекрасная земля, на которой он вырос. А ведь на его веку и из его сверстников успешно формировалось племя Иванов, не помнящих родства, и в моде было не восхищаться традициями, а рвать с темным наследием прошлого и воспевать преимущественно социалистическую новь.

Пророчество в красках

Он всю жизнь писал реки, небо и церкви, патриархальные пейзажи с лошадьми (случалось, спрашивали: почему не с тракторами?). Огромное сибирское небо, то ясное, то пирше-ственно-пышное, в облаках, то предгрозовое, рассветы и закаты – это был его конек, его любовь на всю жизнь. На склоне лет по-юношески задорно он мог спросить: «Ну, скажите, кто лучше меня пишет небо? Воду многие хорошо пишут, а небо?» Впрочем, кто же спорил: у сибирских художников даже было в ходу выражение: «кондратовское небо».

64 раза Кондратий Петрович Белов участвовал в выставках – от местных до международных. В 1975 году с персональной выставки в Москве привезли в Омск книгу отзывов. Среди них – в первую очередь удивление, что Сибирь, оказывается, такая сказочная страна, а вовсе не только место ссылок и каторги.

Из трех работ одну художник дарил. Всю жизнь был щедрым и перед смертью завещал городу 100 картин, которые легли в основу музея К. П. Белова.

Всегда протестовал против сноса церквей. В 1930-е это не помогало, только ему выходило боком. А в 1960-е в ЦК КПСС и Министерстве культуры сумел отстоять Свято-Никольский казачий собор. Когда возвращался домой, подъезжая к центру Омска, от волнения закрыл лицо руками – боялся увидеть развалины на месте храма. Говорит жене:

– Сонька, смотри! Стоит?

– Стоит.

И Кондратий Петрович зарыдал, как ребенок.

Взорванные же омские храмы всю жизнь писал по памяти. Успенский собор – шесть раз, последний – за год до смерти. Считал это своей личной миссией охраны памятников. Картина осталась омичам как завещание возродить взорванную святыню. Именно поэтому митрополит Феодосий назвал его творчество пророчеством в красках.

А в приметы не верил. Много лет проработал в мастерской № 13 – и был счастлив! Мастерская эта была пустовата. Никаких предметов роскоши, дорогих вещей – к ним Кондратий Петрович был равнодушен.

Штрихи к портрету

С Кондратием Петровичем было интересно, легко общаться. Помню свой первый визит к нему домой за интервью. После «Здравствуйте!» он сразу ошеломил вопросом: «Мне кажется, что с вами я еще не танцевал вальс?» И тут же: «Но мы обязательно станцуем!» Художник был уже в преклонных летах, болел, почти не выходил из дому – какие танцы? Но шутка у порога сразу задала тон непринужденному общению, о котором могут только мечтать молодые журналисты, подходя с вполне понятной робостью к знаменитостям.

Он очень любил наш город и не понимал тех, кто живет в нем долгие годы и не стал патриотом.

Любил русские песни, исполнял их красивым баритоном, в компаниях дирижировал хором. Коронный номер – «Вечерний звон». Однажды под его руководством эту песню проникновенно пел хор из пятисот сибирских художников, собравшихся на конференцию.

Когда человека любят, о нем рассказывают и веселые байки. Есть целая серия былей про трость Кондратия Петровича. Ею «патриарх» полушутя-полусерьезно «погладил» молодого коллегу за самоуверенность и дерзость. Тот, впрочем, не обиделся. Еще у трости был секрет. Умельцы сконструировали ее так, что под набалдашником образовалась некая емкость. И когда супруга Софья Васильевна в солидные уже годы художника стала за ним следить, чтобы спиртного в его жизни не было, Кондратий Петрович не спорил. Просто друзья словно ненароком заходили в мастерскую, брали пустую трость, возвращались с наполненной, ставили в углу. Безобидные слабости не были чужды художнику.

Его называли «батя», но он никогда не начальствовал. Как-то молодой коллега, выбранный в правление Омской организации Союза художников, пожаловался, что над картинами работать некогда, общественная работа заела.

Пораженный, Кондратий Петрович спросил у жены:

– Соня, а я когда-нибудь занимался общественной работой?

– Да вроде нет, – ответила Софья Васильевна.

И Кондратий Петрович принялся горячо убеждать собеседника, посвящать свое время творчеству, а не суете.

Не занимая никаких должностей, Кондратий Петрович фактически был лидером, как нынче говорят, неформальным. Белов ушел, и на этом «посту» всеобщего бати его никто не заменил по сей день.

Вот что интересно. В 60-х молодых художников тянуло к новаторству, и омские не были исключением, у нас тогда появилась целая команда самых разных по почерку, творчески раскрепощенных, ищущих талантов. А «батя» всю жизнь придерживался академической школы, был далек от экспериментов. Словом, все условия для творческих несогласий, поучающего тона у старшего, именитого художника и азарта ниспровергателей авторитетов у молодых и самоуверенных его коллег. Но никакого конфликта не было. Вероятно, оттого, что, по воспоминаниям заслуженного художника Анатолия Чермошенцева, «его авторитет не давил, он воспринимался так естественно и просто, что иногда казалось, будто он нам ровесник». И еще Чермошенцев отмечал в Кондратии Петровиче мягкий, почти нежный характер, артистизм во всем.

Он был визитной карточкой Омской организации Союза художников, его в столице считали образцом сибиряка, гостеприимным, умеющим дружить.

Дочь Кондратия Петровича, основательница музея его имени, а потом и Славянской школы – Вера Кондратьевна Белова – рассказывала, что отец говорил фразу, которую она раньше не понимала: «Отдал твое». Это с древности свойственное русским православным людям понимание того, что талант не есть заслуга человека, а божий дар, налагающий на художника пожизненную ответственность за то, как он им распорядится, не разменяет ли на мелочи, не растратит ли на суету, не отяготит ли тщеславными и корыстными помыслами.

Сегодня искусствоведы говорят, что живопись Кондратия Белова продолжает репинскую и суриковскую традицию, что интерес к русскому реалистическому искусству будет нарастать. И Вера Кондратьевна рассказывала, что была поражена замечанием гостя музея, нашего соотечественника из Америки Николая Гончарова: «Эти картины славы своей еще не нашли. Храните их». Это, вероятно, прогнозы о том, что после моды на всевозможные «измы» в изобразительном искусстве XX века зрителями неизбежно будет востребована спокойная ясность, чистота и мощь эпического пейзажа в качестве альтернативы клокочущим страстям, терзающим душу диссонансам и умственным построениям-ребусам. Но мне кажется, Кондратий Петрович Белов недопонят сегодня еще и потому, что мы мало внимательны не только к тому, как, но и что он сказал.

Стояли мы как-то с Верой Кондратьевной в зале музея и говорили о том, как важно для Омска воссоздать тогда еще не восстановленную Серафимо-Алексиевскую часовню. А потом, может быть, дело дойдет и до возвращения Пророко-Ильинской церкви. А на стене рядом – картина, на первом плане которой запечатлены оба эти храма. Между ними по мосту через Омь колонной уходят колчаковцы. Несчастные лица. Уходят не чужие, русские люди, и с ними уходит от нас краса и гордость старинного Омска, его святыни, которые вскоре взорвали. Выходит, они унесли с собой, а мы потеряли частицу духовности прежней России. Поразительно, что раньше не возникало такого впечатления от этой картины о Гражданской войне. Наверное, мы были не готовы. Кондратий Петрович написал картину в 1968 году, когда на Ильинской горке давно стоял памятник Ленину, и поколения омичей даже не знали, что она Ильинская. Не затем ли художник выполнил эту работу, чтобы напомнить омичам, чего они лишились?

«Крах колчаковской столицы»

Основатель династии

Первый художник в роду – Кондратий Петрович стал основателем художественной династии. Его сын Станислав Белов окончил художественный факультет ВГИКа и вернулся в Омск, год работал художником-постановщиком на Омской студии телевидения.

На многих фотографиях омские художники – отец и сын Беловы – запечатлены в творческом споре. Похожие внешне, они были разными в искусстве. Заслуженный деятель искусств России Станислав Белов – шестидесятник. В истории русского искусства эта характеристика сохранилась за поколением художников хрущевской оттепели, которые восстали против косности официозного соцреализма, искали новые темы и новаторский выразительный язык. Личностное отношение к изображаемому предмету, камерность и творческий идеал: бескорыстно служить искусству – это были качества шестидесятников. В годы расцвета графики Станислав Белов создал серии гуашей и акварелей, обошедшие многие выставки, опубликованные в массовых изданиях.

Если отец был неформальным лидером в омском сообществе художников, то сын – известным общественным деятелем. Член выставкомов области, сибирской зоны, республики, делегат съездов художников РСФСР и СССР, один из организаторов выставки «Молодые художники Сибири». В 1981–1986 гг. – председатель правления Омской организации Союза художников России.

Станислав Кондратьевич преподавал на худграфе пединститута. С 1976-го заведовал кафедрой, в 1987-м получил звание профессора. Ныне маститые омские художники были его учениками. Он сумел добиться создания школы с художественным уклоном – ею стала 85-я. Высокий, красивый, талантливый, красноречивый, активный – Станислав Белов, не пользуясь славой отца, сам завоевал и творческое признание, и авторитет. И рано ушел из жизни – в 52 года – от тяжелой болезни. Его дочь Лада и сын Кирилл окончили худграф, Кирилл ныне дизайнер.

А Вера Кондратьевна – инженер по профессии. Последние десять лет из прожитых 67 полностью посвятила себя сохранению памяти об отце Кондратии Петровиче Белове. Она возглавила музей К. П. Белова, где «Рисовальные понедельники» создают атмосферу совместного творчества, а задушевные беседы за чаем с фирменными «беловскими» пирогами продолжают семейную традицию гостеприимства.

В 1992-м Вера Кондратьевна создала Славянскую школу, которую сначала назвала тоже именем отца, а потом гимназией в честь просветителей славянства святых Кирилла и Мефодия.

Ее старший сын – Вячеслав Некрасов, дедом и ВГИКом воспитанный интересный художник, выбрал новый путь – стал иконописцем. Написал воспоминания о деде, они похожи на сочные мазки живописца.

В Омске дело Веры Кондратьевны продолжает сын Владимир – директор музея К. П. Белова и Славянской школы. Ему помогают жена Стелла, дочь Карина, племянница Мария. Художественную династию продолжают и живущие в Москве архитектор Михаил Некрасов, и менеджер социально-культурной деятельности Наталья Некрасова.

Я спросила у Владимира Дмитриевича Белова, какие реликвии хранятся в семьях потомков от дедов-прадедов. Он ответил: «У нас их нет. Все отдано в музей». Идея щедрого служения – даже в этой малости, столь непривычной в наше небескорыстное время.

Дом-музей К. Белова.