«От радиации у меня обострялись все чувства» — рассказ ликвидатора аварии на Чернобыльской АЭС

«От радиации у меня обострялись все чувства» — рассказ ликвидатора аварии на Чернобыльской АЭС

Дата публикации 26 апреля 2021 09:00 Автор Фото Сергей Мельников

Прошло уже 35 лет с момента аварии в Чернобыле, но те дни Игорь Быков, как наверняка и другие участники тех событий, не забудет никогда. Самое страшное из воспоминаний той поры — пустые темные окна домов, в которых еще совсем недавно была жизнь.

О том, что на Чернобыльской АЭС случилась авария, сообщили по телевидению. Никакой паники или ажиотажа среди омичей не было. Возможно, дело было еще и в том, что информации тогда было очень мало. По крайней мере, в Сибири особых волнений по поводу событий в Чернобыле не было.

Мне было 23 года, когда я получил повестку от военкомата в 1987 году. Работал тогда водителем автобуса, а по воинской специальности я механик-водитель «БАТ-М». Это такой мощный армейский бульдозер. Нас омичей тогда уехало в Чернобыль около 70 человек. На самолете добрались до Москвы, потом до Киева, потом до деревни Белая Церковь, а там уже на машинах до деревни Иванков, где получили распределение по частям. В воинскую часть 41/173 полка химической защиты попадали все сибиряки. Находился полк в деревне Черемошня.


Военный городок развернули в лесу. Мы жили в палатках человек по сорок. Также на территории была столовая, клуб, баня, штаб. Обогревались печкой, которую постоянно топил кочегар-дневальный. На улице январь, но в палатке было всегда тепло.

Примерно месяц, до 5 февраля, я работал простым бойцом. Мы ездили в Рыжий лес (около 202 кв. км деревьев, прилегающих к Чернобыльской АЭС, принявших на себя наибольшую долю выброса радиоактивной пыли. — Прим. ред.). К нашему приезду лес уже спилили, наша задача была корчевать пни, грузить их на машину и вывозить в могильники. Там, в Рыжем лесу, я впервые и увидел станцию, она находилась километрах в полутора от нас.

В феврале я стал работать водителем, возил личный состав на станцию и в разведку. Это было тяжелое время. Зима, мороз, надо встать в 4 утра, чтобы раскачать и прогреть машину, позавтракать, и в 6 утра уже выезжать. К 8 часам мы приезжали на станцию. Дорога шла через лес. Естественно, никакого освещения не было. Поэтому 70 километров проезжали за два часа.

Самое страшное, что я видел — это пустые деревни. Утро, где-то в окнах должен гореть свет, а тут пусто. Дома и дворы стоят занесенные. Жуткая пустота. Привозил ребят на станцию, без работы и сам не оставался, заканчивали работу в 17:00, грузились и ехали обратно, часам к 19:00 попадали в часть. Пока поужинаешь, пока машину обслужишь — уже совсем вечерело, и ложились спать. А в 4 утра опять подъем.

За эти пять месяцев было у меня два выходных дня. Первый из них — 14 февраля, в мой день рождения. Мне разрешили поставить машину на техобслуживание, и я проспал аж до 8 утра. Потом позавтракал и пошел в автопарк гайки крутить и болты менять. Второй выходной выпал на начало марта. Мы приехали, как обычно, на станцию, разгрузились. Я помню, как поднял капот у машины, и тут по громкой связи объявили команду «Пламя», то есть тревогу. Все в машину — и бегом со станции. Оказалось, что произошел небольшой выброс радиации. На следующий день мы уже снова были на работе.


Мы мылись по нескольку раз за день. Когда приезжали на станцию, сначала заходили в раздевалку, где оставляли абсолютно всю свою одежду. Потом проходили через душ и получали свежий комплект: начиная от трусов, носков и заканчивая шапкой-ушанкой и сапогами. После того как заканчивали работать и возвращались, нас обмерял дозиметрист. То, что из одежды фонило выше нормы — выкидывали. Потом опять раздевалка, душевая. Переодевались в ту одежду, в которой приехали и возвращались в часть.

Позже в конце марта, или начале апреля оборудовали пункт переодевания в деревне Лелев, она находилась где в километрах десяти между станцией и Чернобылем. Там же мы стали оставлять грязные после посещения станции машины, а на чистых ехали в часть. Машины мыли на специальных пунктах обработки техники (ПуСО). Когда наступила весна и грязи стало больше, нас прогоняли через три ПуСО. Весной стали прибывать люди на службу, и я делал уже по два рейса на станцию.

Чистка жилых домов выглядела так: приезжал КамАЗ, его доверху грузили вещами и он вез это все в специальный могильник — огромный котлован, примерно километр в длину, столько же в ширину и метров сто в глубину.

Бывало зайдешь в дом, все стоит так, как будто люди вышли на работу и уже не вернулись. Где-то кровать не заправлена, посуда на столе… В некоторых домах висели отрывные календари. Судя по ним, людей эвакуировали в самом начале мая.

Как-то увидел в могильнике работает трактор весь обвешанный персидскими коврами. Остановился. Тракторист просит масла залить. Я говорю: «Давай ведро». Он приносит большущую, красивую вазу, говорит: «Лей сюда». Залил масло в трактор и тут же вазу разбил. А что с ней еще делать? Она же радиационная. Тоже самое и с коврами, он утеплял ими свой трактор, к вечеру выкидывал их — они же тоже собирают радиацию, а утром вешал новые. Сложилось такое отношение к вещам в то время. Или вот, например, лежит игрушка детская, красивая, новая совсем. Я бы ребенку такую с удовольствием привез, но приходиться ее затаптывать в грязь сапогом.

Ехал по Чернобылю и обгоняет меня машина, как сейчас помню ВАЗ-2103. Поворачивает и залетает на бордюр, заминает крыло. Я тут же остановился, водитель ко мне, спрашивает: «Ломик есть?» Он ломом — бах, бах! — это крыло постучал, что-то отломил. У меня глаза на лоб, я в уме считаю - сколько нужно будет денег на ремонт. А нисколько… Это гражданский специалист, ему выдали машину из зараженной деревни, написали на борту краской номер. Ему же надо как-то по территории передвигаться. Но дальше определенного участка он на ней выехать не мог, запрещено.

В Чернобыль брали только мужчин в репродуктивном возрасте до 45 лет, с одним или двумя детьми. Максимальная доза облучения составляла 25 рентген, и не больше одного рентгена в день. Согласно приказу, после того как ты набрал 15 рентген, тебя ставили на замену и уже реже направляли в зону, больше привлекали к работе в части. Мне долго не могли найти замену, потому что нужен был водитель с категорией С и D, а это, как оказалось, была редкость. В итоге я набрал 22 рентгена, мне наконец-то нашли сменщика, и я отправился домой.


Тогда на это не обращали внимания, а сейчас, уже анализируя те события и ощущения, я могу сказать, как чувствовал радиацию именно я. Когда подъезжали к станции начинала слегка побаливать голова, во рту появлялся металлический привкус, как если монетку в рот положить. Происходило какое-то обострение сознания: то ли видишь лучше, то ли слышишь, предметы казались четче. В реактор кидали бром, чтобы загасить все процессы, которые там происходили, он испарялся и почти каждый из нас получил ожог бронхов. Дома я кашлял еще полгода, потом стало отпускать.

Я сделал около 80 выездов на станцию. За пять месяцев, проведенных в Чернобыле, я получил 3 тыс. рублей — это хорошая сумма. На своей основной работе водителем автобусом я получал 280 рублей в месяц. Плюс мне дали два месяца оплачиваемого отпуска. В августе я уже вышел на работу.

В первый раз я почувствовал, что Чернобыль сказался на моем здоровье, в 1990 году. Год я провалялся по больницам, врач собрал мою историю болезни, анализы и отправил в Челябинск в межведомственный экспертный совет по радиационным заболеваниям. Оттуда пришло подтверждение, что мое заболевание связано с ликвидацией аварии на Чернобыльской АЭС. Я инвалид Чернобыля.

В Чернобыле ликвидаторами побывали порядка 1,5 тыс. омичей. Половины из них уже нет в живых.

О сериале «Чернобыль» мне трудно судить. Что я могу сказать о каких-то решениях, которые принимались в ведомствах, например? Иногда, конечно, проскальзывает кино. Когда чуть ли не свинцовые стельки в сапоги солдатам вкладывают, свинцовые трусы на них надевают — и все, ты прошел радиацию и вышел здоровый. Ни черта подобного. Я три раза на крышу выходил и видел, как кто-то из наших же ребят сидит и блюет. Потому что он шел и попал в зону радиации. Снежок подтаял и вытаял кусочек радиоактивного графита. Он может меньше спичечной головки — его так и не увидишь. Или показывают: «Сейчас вот красного вина выпьем, водки напьемся, вся радиация выйдет». Неправда это. По крайней мере, в нашем сибирском полку алкоголь не выдавали.

Когда я уезжал из Чернобыля, мы договорились с ребятами встретиться 11 мая у Вечного огня. На встрече у нас и пошли разговоры о том, чтобы создать общественную организацию. Первым председателем выбрали меня. Нам очень помог тогда начинающий бизнесмен, юрист и тоже чернобылец Виктор Иванович Костюнин. Он составил все уставные документы, очень помог организационно. Расположились по адресу Пушкина 62. В небольшом кабинете сидел я, бухгалтер и секретарь Алла Константиновна Косых. Она каждого чернобыльца знала и в лицо и по имени, с каждым пообщалась, завела на него карточку учета. Очень душевная женщина, все ее звали «мамочка». Она проработала у нас до 1995 года. Сейчас областная общественная организация «Инвалиды Чернобыля» находится на улице Спартаковской, 3. Там у нас есть даже небольшой музей.

Распечатать страницу