Словосочетание «в гоблинском переводе» относительно зарубежного кино знакомо каждому. Это значит, что будет смешно и местами нецензурно. Почему его воспринимают как «говорящую собаку» и как легко испортить хороший американский фильм, Дмитрий Пучков рассказал корреспонденту ИА «Твой Омск».
Словосочетание «в гоблинском переводе» относительно зарубежного кино знакомо каждому. Это значит, что будет смешно и местами нецензурно. Почему его воспринимают как «говорящую собаку» и как легко испортить хороший американский фильм, Дмитрий Пучков рассказал корреспонденту ИА «Твой Омск».
— Дмитрий Юрьевич, расскажите, чем ваши методы работы отличаются от создания профессионального дубляжа?
— Большинство профессиональных переводчиков меня воспринимают примерно как говорящую собаку. У них производственные процессы построены иначе. Есть переводчик — он существует отдельно от кинопроката. Ему дают английский текст, он его переводит на русский, как правило, не видя фильма. Дальше этот текст попадает к режиссеру озвучки. Режиссер не смотрит кино принципиально, он по-английски вообще не понимает, и смотреть этот бред ему ни к чему. Он берет русский текст и в своем понимании правит его, опираясь на свою точку зрения, как это лучше сказать, не понимая, о чем говорят в оригинале. После этого зовут актеров. Они тоже кино не смотрят. Режиссер ставит им боевую задачу: «Вот твои 17 фраз, скажешь их вот так и вот так». Дальше они хором это кино наговорили, звукорежиссер все это в кучу склеил. При этом масса режиссеров борется с засильем глупости и пошлости в американском кино, они все это старательно исправляют, вымарывают, вычеркивают. В результате это все отражается на сборах в прокате. Подумайте, люди тратили на съемки по 100 миллионов долларов. Талантливые люди писали сценарий, не менее талантливые — играли. После этого материал дают одному балбесу, который за 200 долларов разделывает его как бог черепаху и получается совершенно другой фильм.
— Как работаете вы?
— Я говорю за кадром, соответственно, всем слышно, как говорят актеры на самом деле, а это серьезнейшая часть фильма. И это дает совершенно другой эффект. Кино получается исключительно смешным, крайне бодрым и собирает полные залы и серьезное количество денег. В фильмах, которые я перевожу, часто встречается нецензурная лексика. В моем понимании кино предназначено для взрослых людей, которые идут смотреть его осознано. Я цензурой не занимаюсь.
— Есть ли те, на кого вы ориентируетесь, кому подражаете?
— Я не знаю ни одного переводчика, в глаза их не видел. Как у бывшего оперуполномоченного, у меня круг знакомств состоит из уголовников и милиционеров. Переводчиков нет. Даже не сажал ни одного.
— Что сложнее переводить: фильмы или мультики?
— Мультики сложнее. Там много шуток, они завязаны, как правило, на игре слов. У нас слова другие, и играют по-другому. Знаете, есть такой хороший фильм «Кто подставил Кролика Роджера». Начнем с того, что зовут его Роджер, а фамилия у него Кролик и называется он на самом деле «Кто убил Роджера Кролика». Кроме этого, там персонажи из мультиков 1940–50-х годов, и нашему зрителю вообще непонятно, над чем там смеяться. Переводить такое сложно. В книжке можно дать сноску на полстраницы, кто этот персонаж и почему над ним смеяться надо. В кино вы так не сделаете. Если только трехтомник вручать вместе с диском.
— Как относитесь к российскому кино?
— Оно существует в своем специальном мире. Когда был Советский Союз, государство считало кино важнейшим элементом пропаганды. Церкви не было, нужно было как-то мозг промывать приемлемыми и цивилизованными способами. Соответственно, книжки, песни, кино — все это было поставлено на службу государству и идеологии. На кино давали очень серьезные деньги. Гигантское количество кинотеатров было в СССР. Для сравнения, в США сейчас 15 тысяч площадок, в СССР было 50 тысяч. Сейчас у нас немножко больше 2 тысяч осталось. В России деньги на кино по-прежнему выделяются, но тех задач уже нет. Вот российская кинобратия и вцепилась в корыто государственное, пассатижами не оторвешь. Есть микроскопическое количество тех, кто пытается зарабатывать, а все остальные осваивают бюджеты. Все получили зарплаты, и никому не интересно, как фильм прокатается.
— Есть там место творчеству?
— Есть, конечно. Раньше там были коммунистические продюсеры, которые с плеткой как карабас-барабас стояли. Например, как за режиссером Смирновым, который под надзором большевиков-комиссаров снимал «Белорусский вокзал». Замечательное кино. Сейчас нет большевиков-комиссаров, и он снял фильм «Жила-была одна баба». Мой ролик, где я его смотреть не советую, посмотрело в два раза больше человек, чем само кино. Зачем им деньги дают — для меня загадка.
— Вопрос из совершенно другой сферы. Общество взволновано делом Магнитского. Что думаете по этому поводу?
— Давайте выйдем на улицу и спросим у ста человек подряд, знают ли они, кто такой Магнитский. Хорошо, если нас не изобьют после двадцатого вопроса. Никому он не нужен. Я тоже в тюрьме службу нес. Умер человек, это серьезнейшее происшествие, вне зависимости от того, кто умер, — Чикатило или Магнитсикий. Ваша задача — его содержать и довести до суда живым и желательно здоровым. Ну а если вы там его приморили, наверное, нужно разобраться, что произошло. Я как специалист вам скажу, у нас много человек умирают в тюрьмах. Но никого они не интересуют. Вы слышали, чтобы где-то построили новый изолятор, который соответствует европейским нормам? В законе о содержании в изоляторах написано, что восемь метров должно быть на человека и холодильник должен в камере стоять. Ну и что? У нас в Петербурге тюрьма построена еще в 1875 году, да камеры по восемь квадратных метров. Но влезают туда по четыре человека. Холодильник туда поставить нельзя, места нет. Если на шнуре холодильник будет — они друг друга повесят, электричеством они будут друг друга пытать. По-моему, разговоры о деле Магнитского настолько неприоритетны по сравнению с тем, какие муки люди испытывают в целом.
— Дмитрий, у вас очень красивый голос, вы как-то занимались речью?
— Только участвуя в круглосуточных допросах.
— Дмитрий Юрьевич, расскажите, чем ваши методы работы отличаются от создания профессионального дубляжа?
— Большинство профессиональных переводчиков меня воспринимают примерно как говорящую собаку. У них производственные процессы построены иначе. Есть переводчик — он существует отдельно от кинопроката. Ему дают английский текст, он его переводит на русский, как правило, не видя фильма. Дальше этот текст попадает к режиссеру озвучки. Режиссер не смотрит кино принципиально, он по-английски вообще не понимает, и смотреть этот бред ему ни к чему. Он берет русский текст и в своем понимании правит его, опираясь на свою точку зрения, как это лучше сказать, не понимая, о чем говорят в оригинале. После этого зовут актеров. Они тоже кино не смотрят. Режиссер ставит им боевую задачу: «Вот твои 17 фраз, скажешь их вот так и вот так». Дальше они хором это кино наговорили, звукорежиссер все это в кучу склеил. При этом масса режиссеров борется с засильем глупости и пошлости в американском кино, они все это старательно исправляют, вымарывают, вычеркивают. В результате это все отражается на сборах в прокате. Подумайте, люди тратили на съемки по 100 миллионов долларов. Талантливые люди писали сценарий, не менее талантливые — играли. После этого материал дают одному балбесу, который за 200 долларов разделывает его как бог черепаху и получается совершенно другой фильм.
— Как работаете вы?
— Я говорю за кадром, соответственно, всем слышно, как говорят актеры на самом деле, а это серьезнейшая часть фильма. И это дает совершенно другой эффект. Кино получается исключительно смешным, крайне бодрым и собирает полные залы и серьезное количество денег. В фильмах, которые я перевожу, часто встречается нецензурная лексика. В моем понимании кино предназначено для взрослых людей, которые идут смотреть его осознано. Я цензурой не занимаюсь.
— Есть ли те, на кого вы ориентируетесь, кому подражаете?
— Я не знаю ни одного переводчика, в глаза их не видел. Как у бывшего оперуполномоченного, у меня круг знакомств состоит из уголовников и милиционеров. Переводчиков нет. Даже не сажал ни одного.
— Что сложнее переводить: фильмы или мультики?
— Мультики сложнее. Там много шуток, они завязаны, как правило, на игре слов. У нас слова другие, и играют по-другому. Знаете, есть такой хороший фильм «Кто подставил Кролика Роджера». Начнем с того, что зовут его Роджер, а фамилия у него Кролик и называется он на самом деле «Кто убил Роджера Кролика». Кроме этого, там персонажи из мультиков 1940–50-х годов, и нашему зрителю вообще непонятно, над чем там смеяться. Переводить такое сложно. В книжке можно дать сноску на полстраницы, кто этот персонаж и почему над ним смеяться надо. В кино вы так не сделаете. Если только трехтомник вручать вместе с диском.
— Как относитесь к российскому кино?
— Оно существует в своем специальном мире. Когда был Советский Союз, государство считало кино важнейшим элементом пропаганды. Церкви не было, нужно было как-то мозг промывать приемлемыми и цивилизованными способами. Соответственно, книжки, песни, кино — все это было поставлено на службу государству и идеологии. На кино давали очень серьезные деньги. Гигантское количество кинотеатров было в СССР. Для сравнения, в США сейчас 15 тысяч площадок, в СССР было 50 тысяч. Сейчас у нас немножко больше 2 тысяч осталось. В России деньги на кино по-прежнему выделяются, но тех задач уже нет. Вот российская кинобратия и вцепилась в корыто государственное, пассатижами не оторвешь. Есть микроскопическое количество тех, кто пытается зарабатывать, а все остальные осваивают бюджеты. Все получили зарплаты, и никому не интересно, как фильм прокатается.
— Есть там место творчеству?
— Есть, конечно. Раньше там были коммунистические продюсеры, которые с плеткой как карабас-барабас стояли. Например, как за режиссером Смирновым, который под надзором большевиков-комиссаров снимал «Белорусский вокзал». Замечательное кино. Сейчас нет большевиков-комиссаров, и он снял фильм «Жила-была одна баба». Мой ролик, где я его смотреть не советую, посмотрело в два раза больше человек, чем само кино. Зачем им деньги дают — для меня загадка.
— Вопрос из совершенно другой сферы. Общество взволновано делом Магнитского. Что думаете по этому поводу?
— Давайте выйдем на улицу и спросим у ста человек подряд, знают ли они, кто такой Магнитский. Хорошо, если нас не изобьют после двадцатого вопроса. Никому он не нужен. Я тоже в тюрьме службу нес. Умер человек, это серьезнейшее происшествие, вне зависимости от того, кто умер, — Чикатило или Магнитсикий. Ваша задача — его содержать и довести до суда живым и желательно здоровым. Ну а если вы там его приморили, наверное, нужно разобраться, что произошло. Я как специалист вам скажу, у нас много человек умирают в тюрьмах. Но никого они не интересуют. Вы слышали, чтобы где-то построили новый изолятор, который соответствует европейским нормам? В законе о содержании в изоляторах написано, что восемь метров должно быть на человека и холодильник должен в камере стоять. Ну и что? У нас в Петербурге тюрьма построена еще в 1875 году, да камеры по восемь квадратных метров. Но влезают туда по четыре человека. Холодильник туда поставить нельзя, места нет. Если на шнуре холодильник будет — они друг друга повесят, электричеством они будут друг друга пытать. По-моему, разговоры о деле Магнитского настолько неприоритетны по сравнению с тем, какие муки люди испытывают в целом.
— Дмитрий, у вас очень красивый голос, вы как-то занимались речью?
— Только участвуя в круглосуточных допросах.
©
