Александр Муралев: «Одно слово может заставить оркестр преобразиться»

Концертмейстер – это дипломат

– Александр Степанович, вы помните свое первое выступление в составе Омского симфонического?

– Конечно, помню. Это было в 1969 году. Я учился на первом курсе музучилища им. Шебалина, и мой педагог – концертмейстер оркестра Игорь Литвинов привлек студентов к участию в областном фестивале. Фестиваль был грандиозным – 700 артистов, среди них капелла Александра Юрлова, Людмила Зыкина, Омский хор. Мы плыли на пароходе по Иртышу, а потом нас везли на автобусах к огромным эстрадным площадкам, выстроенным на поле или в лесу. Фестиваль продолжался месяц, впечатлений масса. Например, Юрлову нужно было на день куда-то отлучиться, и за дирижерский пульт встал Владимир Федосеев, приехавший с оркестром народных инструментов. Он, извиняясь, сказал: «Я вообще-то народник, со студенческих лет впервые дирижирую симфоническим оркестром». Мы с капеллой Юрлова исполняли «Славься» Глинки. А сегодня Федосеев – шеф Большого симфонического оркестра.

– А когда вы были зачислены в штат оркестра?

– В 1977-м, после окончания Уральской консерватории. Я пять лет учился на дневном отделении и работал в оркестре театра музкомедии. А потом нас с Марком Берковичем пригласили в Омский симфонический, поскольку мы – омичи. Отыграли конкурс и были приняты. Меня посадили ответственным за третий пульт. С дирижером оркестра Андреем Чистяковым я съездил на гастроли по Кузбассу – и пришла повестка в армию.

– Музыканты служат в военных оркестрах?

– Сначала я попал в учебный батальон в Жангиз-Тобе, это в пяти минутах лета до китайской границы. Увидел на плацу оркестр, подошел к руководителю. Он спрашивает: «Ты, наверное, в кружке занимался?» – «Нет, окончил консерваторию». И предложили мне играть… на кларнете, который я в руках не держал. Я ходил в строю и играл два марша и Гимн Советского Союза, пока не вызвали в Омск, в ансамбль ракетных войск стратегического назначения, где руководитель мечтал, чтобы в коллективе была скрипка. Но сначала я попал в санчасть с отитом, заработанным в казахстанских степях, оглох и думал, что придется распрощаться со своей специальностью. А когда выздоровел, служил в ансамбле. Мы катались по всей стране, выступали на точках. Вернулся в оркестр, а тут новый главный дирижер – Виктор Тиц, и мое место за третьим пультом занято. Предлагают сесть за четвертый или идти помощником концертмейстера группы вторых скрипок. Но от этого я отказался.

– Как вы стали концертмейстером оркестра?

– Лет пять просидел за четвертым пультом – до первого конкурса. На конкурсе занял первое место, потом были второй конкурс, третий, так и добрался до места концертмейстера. И отработал в этой должности 23 года.

– Концертмейстер – второй человек в оркестре после дирижера. Нужно было быть строгим, требовательным?

– Скорее дипломатом, народ разный, в моей группе первых скрипок все чувствуют себя солистами. Мне нравится фраза Шекспира: «Чтоб добрым быть, я должен быть жесток». Что-то в ней есть. Но я себя жестоким не считаю.

Вероника Дударова кричала: «Браво!»

– Какие события из жизни Омского симфонического вы считаете значимыми, счастливыми?

– В 1984 году мы заняли первое место на Всероссийском смотре-конкурсе симфонических оркестров. Два тура проходили в Омске, третий в Москве, в зале им. Чайковского. Готовились к конкурсу очень серьезно. Выбрали интересную и хитрую программу: «Дон Кихот», концерт для скрипки с оркестром Андрея Петрова, которую композитор посвятил Борису Гутникову (он его и исполнил с нашим оркестром) и симфонию сибирского композитора Аскольда Мурова. К оркестру присоединились бывшие наши музыканты Михаил Кугель, Олег Столпнер и несколько скрипачек из Ленинграда – у нас состав тогда был мал. Мы с таким подъемом выступили, сыграли на едином дыхании, удивительно качественно прозвучала музыка. Председатель жюри Вероника Дударова стояла и кричала: «Браво!». Потом в Омске проходил всесоюзный конкурс дирижеров, приехали дирижеры из разных республик – Прибалтики, Армении. Много программ, интересная, насыщенная работа. Конкурс был мощный. Александр Ведерников, ныне известный дирижер, а тогда в Омске не прошел в победители. Вспоминаю сотрудничество с Родионом Щедриным, который был депутатом Верховного Совета от Омска. Он приезжал каждый год, и мы играли его авторские вечера. Выступали на пленуме Союза композиторов в Москве на сцене Кремлевского дворца.

– Были взлеты, были и трудные ситуации: когда в 80-х коллектив, а затем и страну покинула значительная группа музыкантов, когда в 90-х по полгода задерживали зарплату, а в нулевых в коллективе возник конфликт с главным дирижером. Как удалось все пережить?

– Все это было. С Евгением Шестаковым мы семьями дружили. Он трудяга, мог заниматься с оркестром днями и часами. Но часто терял самообладание. Я каждый день ему говорил: «Евгений Иванович, что вы делаете? Люди не выдержат». Он соглашался: «Все. Сейчас выхожу к коллективу – я другой человек». И тут же забывал о своем обещании быть сдержанным.

– Как вы относитесь к экспериментам? Академический симфонический оркестр был участником спектакля театра драмы, выступал с чтецами, эстрадными и джазовыми певцами, готовил программы киномузыки.

– Это интересно. Со спектаклем театра драмы «Происшествие, которого никто не заметил» ездили в Томск. «Историю солдата и черта» с Валерием Алексеевым и Михаилом Окуневым играли в Концертном зале. Сейчас время заставляет главного дирижера искать, как можно заинтересовать молодежь. Мы проехали по Уралу с программой Поля Мориа – залы ломились, замечательно нас принимали.

– Вам довелось работать со знаменитыми дирижерами. Как этот опыт помогал развиваться оркестру?

– Приведу такой пример. Мы репетировали «Шехеразаду» Римского-Корсакова с Фуатом Мансуровым. Он говорит: «Сашенька, пойдемте чаю попьем». Я кладу скрипку в футляр, он: «Нет, нет, со скрипкой». Когда остались наедине, спросил: «Вы знаете, чем отличаются восточные женщины?» Я говорю: «Страстностью». – «Нет, вы ошибаетесь. Они томные. Попробуйте сыграть томно». Мы попробовали и услышали: «Это то, что мне надо». Одно слово великого дирижера может заставить оркестр преобразиться. Репетировали с Геннадием Проваторовым Вагнера. Что-то не шло. Он подумал и говорит: «Здесь звук должен струиться». Сказал, и 100 человек сразу сообразили и сыграли то, что требовал дирижер.

Учитель, воспитай ученика

– В октябре вам исполнилось 65 лет. Как отметили свой юбилей?

– Когда мне было 50 лет, я позвал 400 гостей, был вечер в Концертном зале и банкет. А 65-летие отметил скромнее – в ДШИ №1, где преподаю.

– Два эпизода в вашей жизни поражают благородством: вы взяли в свою семью ученика, оставшегося сиротой, а другому ученику уступили свое место первой скрипки оркестра, пересев за второй пульт.

– Все это было естественным, ничего героического в этом нет. Мать Димы Бородина была скрипачкой нашего оркестра. У нее поздно диагностировали рак. После ее смерти Диму забрали бы в детский дом. А я был его крестным. Как я мог поступить иначе?

– Омичи помнят 15-летнего Диму Бородина на конкурсе им. Юрия Янкелевича. Как сегодня складывается его жизнь?

– Дима учится на 4-м курсе Московской консерватории. Объездил много стран с концертами от Фонда Владимира Спивакова и с консерваторским оркестром. Я, например, не был в Англии, Мексике, на Кубе, а Дима уже побывал. В прошлом году занял второе место на конкурсе в Болгарии. Его педагог Евгения Бочкова говорит: «Малейшее усилие – и Дмитрий на любом конкурсе пройдет», по ее словам, у него самые «высокие» пятерки. Он очень талантлив. В детстве не хотел учиться, смычки ломал, ноты рвал. Когда ему было 8 лет, я взял его в свой класс. Тогда он был зажатым, закомплексованным, а потом открылось, что у него абсолютный слух, прекрасная приспособляемость к инструменту. Он заинтересовался скрипкой, начал заниматься.

– Будет делать сольную карьеру?

– Нет, склоняется к работе в оркестре. Хотя сейчас занимается и дирижированием. Мы с женой Олей (она тоже скрипачка, работает в нашем оркестре) приобрели Диме замечательный инструмент. Сын известного музыканта после аварии перестал играть, пришел в консерваторию и сказал, что готов недорого продать свою скрипку студенту, который ему понравится. И выбрал Диму. Скрипка – ровесница Наполеона, работы Жоржа Шано, она стоит 100 тысяч евро. А нам досталась за полтора миллиона рублей. Сначала хотели продать омскую квартиру Димы, но потом поскребли по сусекам и купили.

– А как Андрей Лопатин занял ваше место первой скрипки оркестра?

– Андрей приехал на конкурс, когда я отказался работать концертмейстером: перенес две операции на ногах, не мог ездить на гастроли. И, к моей чести, из четырех претендентов на должность концертмейстера оркестра трое – мои ученики. Выиграл конкурс Андрей. Он окончил школу с золотой медалью, Петербургскую консерваторию, три года работал в Америке. В оркестре сегодня работают девять моих учеников.

– Иногда говорят: учить ребенка музыке – это значит лишить его детства. Это правда?

– Когда приводят четырехлетнего малыша, я говорю: «Дайте ему еще на солнышко посмотреть, побегать». Музыканты учатся долго, я, например, учился с пяти с половиной до 26 лет. Папа был кадровым военным, у него была мечта, чтобы дети играли на музыкальных инструментах. Привели меня в музыкальную школу, я спел замечательную песню «Летят перелетные птицы» и был принят. Эта песня потом стала моим гимном. В 1995 году, когда я получил звание заслуженного артиста России, на гастролях в Испании импрессарио предложил очень хороший контракт – высокооплачиваемую работу в оркестре в Севилье и педагогическую практику. Я ему сказал: «Феликс, я тебя очень люблю, но похоронят меня под березкой». Он не поверил своим ушам. Но я месяц-полтора с удовольствием могу находиться в другой стране, а жить постоянно не смог бы.