«Мама сказала, что умирать будем вместе»

Многое стерлось из детской памяти, но день, когда началась война, я помню до сих пор.

«Многое стерлось из детской памяти, но день, когда началась война, я помню до сих пор. 22 июня 1941 года был выходной, все сидели дома. И мама отпустила меня гулять. Стояло тихое солнечное утро, что бывает в Ленинграде очень редко. Я вышла во двор, а деток никого нет. Пошла к подружке. По дороге заметила, что все прохожие останавливаются и смотрят в небо. В небе стоял необычный гул. И вдруг я увидела самолет-кукурузник. На его крыльях были не красные звезды, как на советских самолетах, а черная свастика. И тут я поняла, что это не наш самолет. Между тем самолет летел очень низко. Мне стало так жутко, что я закрыла лицо руками, присела. Он пролетел с таким шумом! Когда стих шум, я поднялась и увидела, что самолет полетел в сторону заводов. После этого все побежали и стали кричать: «Война, война!». Меня нашла мама и тоже сказала: «Война, доченька». Страна еще не знала, что случилось, а над Ленинградом уже летали немецкие самолеты.

По радио о начале войны объявили только во второй половине дня. Все мужчины призывного возраста должны были явиться в военкомат без повесток. Папу сразу же забрали на фронт.

В первые дни войны началась эвакуация. Сначала эвакуировали детсады и ясли. Нас с сестрой должны были отправить одних, без мамы. Она никак не хотела отпускать от себя детей, боялась остаться одна. Хотя и собрала нас с сестрой в дорогу и даже сделала метки на вещах.

Когда формировался наш состав с детьми, мама пошла на вокзал одна. Там она увидела, как воспитатели вместе с милицией бегают по вокзалу и собирают детей, отрывают их от матерей, дети плачут, матери падают в обморок. Вернувшись, распаковала приготовленные вещи и объявила нам, что мы остаемся в Ленинграде. На следующий день пришла бабушка и стала уговаривать маму отправить детей в эвакуацию. «Пусть хоть они останутся живыми», – говорила бабушка. Но мама уже все решила и была непреклонна: «Девчонок не отдам, умирать будем вместе». В тот же день мы узнали, что состав, в котором должны были уезжать, разбит. Все дети погибли.

Несмотря на героическую борьбу советских людей, фашистским войскам, несшим огромные потери, удалось вплотную подойти к стенам Ленинграда, а 8 сентября 1941 года окружить город. Началась блокада. Город систематически подвергался бомбардировкам с воздуха и артобстрелам. Когда были разбиты Бадаевские склады, где хранились запасы продовольствия, норма хлеба упала до 125 граммов. Мама приносила этот хлебушек, резала на полотенце на мелкие кусочки и оставляла, чтобы немного подсох. Его мы сосали, как конфетку, чтобы подольше хватило.

Маленькая сестренка все время просила: «Мама, а мне еще». И мама отдавала ей свой кусок. Кроме этого хлеба, у нас ничего не было. Также в доме не было ни света, ни воды, ни отопления. С чайником и кружкой я ходила за водой к Неве. Возможно, брала ее из канала, уже точно не помню.

Когда началась эвакуация заводов, дедушка не уехал из Ленинграда. Не смог оставить в осажденном городе свою старшую дочь с детьми. Папа до вой-ны работал в одном цехе с дедушкой на заводе Ворошилова (ныне Трансмаш). Когда он добился, чтобы нас, как семью военнослужащего, включили в список эвакуированных, была уже зима. Помню, привезли на аэродром, только завели в ангар, куда загоняют самолеты, как налетел вражеский самолет. Он стал кружить над аэродромом, и все побежали в лес. Утром нас наконец-то посадили в самолеты. Мы поднялись в небо вторыми. Первый же самолет был сбит. Я сидела у иллюминатора и видела, как он черной полосой начал резко снижаться прямо в Ладожское озеро. В самолете, в котором летела наша семья, началась паника. Вышел летчик и стал всех успокаивать.

Каким-то чудом нам удалось пересечь Ладожское озеро, дальше предстояло ехать на товарном поезде. На вокзале, зная, что мы ленинградцы, местные жители встречали нас с баками супа, каши, хлебом. У кого были емкости – набирали супа и каши впрок. Хлеб всем давали по булке на человека. Помню, бабушка принесла его целый мешок и потом долгое время говорила, что он спас нашу семью от голодной смерти.

Везли нас в товарняке больше месяца – приходилось все время пропускать составы с солдатами и оборудованием, которые шли на запад. Привезли сначала в город Чкалов – ныне Оренбург. Была уже весна. В Чкалове мы прожили совсем не долго. В мае, когда все цвело и зеленело, завод был перевезен в Омск.

Долгое время после нашего переезда моя сестренка спрашивала, почему в Омске немец не летает. Мама ей отвечала, что папа на границе его не пускает. Когда папа, дважды раненный, демобилизовался, через военкомат узнал, куда эвакуировали завод, и разыскал нас в Омске. Первый вопрос, который задала ему сестренка, был: «А правда, что ты не пускал сюда немца?»

27 января 1944 года была снята осада Ленинграда. Но в родной город мы не вернулись. Наша семья осталась жить в Омске.

Елена Ивановна Шишкина, житель блокадного Ленинграда».