Ольга Зиновьева: «Он всегда был свободным человеком»

Анатомия предательства

– Ольга Мироновна, что привело вас в Омск?

– В Омской духовной семинарии состоялось выездное заседание Нижегородского клуба – всероссийский научный семинар, посвященный изучению наследия митрополита Николая (Кутепова), служившего и в Омске. Меня пригласили, потому что Зиновьевский клуб МИА «Россия сегодня», сопредседателем которого я являюсь, сотрудничает и дружит с Нижегородским клубом.

– Вы говорили, что 1 октября 1965 года – самый счастливый день в вашей жизни. Как вы познакомились с Александром Зиновьевым?

– Это был первый день моей работы в Институте философии АН СССР. Мне было 20 лет, в идеологическое святилище я пришла совершенным ребенком.

Сижу в кабинете, отбрасывается, словно взрывом, дверь, появляется Сан Саныч. Впечатление: красивый, стройный, яркий. Внешность, фигура, подача себя – настоящий поручик Лермонтов. Я увидела его, он меня, произошло короткое замыкание длиной в 40 лет нашей совместной жизни.

– 60-е – время оттепели, у вас была жизнь, полная интересных событий и встреч. А потом?

– А знаете, с ним всегда было интересно. Да, Зиновьев был вольнодумец. Его сущность была такова. Мозговой трест, думающая машина – его иначе нельзя было назвать, он видел и понимал все на много шагов вперед. Не случайно все предсказания в его книгах сбываются. Он умел смотреть в корень. Часто смотрят, но не видят, а он и смотрел, и видел, и предвидел.

– Когда начались проблемы в вашей жизни?

– Они накапливались постепенно. Ни в одной своей научной работе Зиновьев не делал ссылок на классиков марксизма. В кандидатской диссертации «Восхождение от абстрактного к конкретному» он разобрал Маркса «до основанья, а затем». Для философской среды было неслыханно, чтобы кто-то мог так вольно обойтись со «священной коровой», чем являлась работа «Капитал» Карла Маркса для идеологизированного философского цеха.

Александр Александрович неоднократно заявлял о последовательности его аналитической позиции: «Мне принципиально безразлично, кого или что анализировать». И этому девизу он был верен всю жизнь. За рубежом его научные труды стали переводиться на немецкий и английский язык.

Причем это происходило без согласования с руководством Института философии. У него были блестящие аспиранты из Швеции, Болгарии, Италии, ГДР, ФРГ. Но когда Финская Академия наук приняла его и Петра Капицу в академики без согласования с советским руководством, это оказалось последней каплей терпения для руководства Института философии и философского цеха. Если и до этого было достаточно доносов на Зиновьева, то тут как будто лопнула фановая труба, взорвав потоки нечистот. Когда Зиновьева в первый раз отвозили в Лефортово, ему показали тома с доносами друзей, коллег и учеников. Поверьте, это страшно – увидеть анатомию предательства. Это произошло, правда, уже после выхода книги «Зияющие высоты».

«Поезжайте лаборантом в Омск»

– Он показал фрагмент рукописи этой остросатирической книги Константину Симонову. Какой была реакция знаменитого писателя?

– Нужно отметить, что Симонов был для Зиновьева безусловным авторитетом, поэтому, возвращаясь в 1945 году с фронта, он хотел показать свою рукопись именно ему. Прочитав рукопись, Константин Симонов сказал: «Убери ее подальше, а лучше сожги. И никому больше не показывай. Плохо тебе будет за это».

– Но как же все-таки удалось 31 год спустя после встречи с Симоновым издать «Зияющие высоты» в Швейцарии?

– У нас в друзьях было несколько французских юношей и девушек, которые, находясь в нашей стране, изучали феномен Советского Союза. Нас объединяли особые, тревожные отношения. Они и переправили рукопись по частям за границу.

– Вы печатали и редактировали книгу, были ее корректором. Вам не было страшно?

– Не было страшно, было болезненное восхищение. Буквально сразу я была потрясена исключительным, ни на что другое не похожим литературным уровнем произведения. Когда работа над книгой уже была завершена и он получил предложение на публикацию книги от швейцарского издателя Владимира Дмитриевича, главы издательства «LL’Age d’Homme», Сан Саныч спросил меня: «Что будем делать с книгой? Будем публиковать?» Я ответила вопросом на этот вопрос: «А ты мог бы жить, сознавая, что написал такую книгу и что она будет пылиться где-то в ящике?» Муж сказал: «Ты должна принять решение о публикации. Я прожил долгую жизнь и ко всему готов, а ты молода, мама маленькой дочери, и тебе надо жить дальше». Я сказала: «Не мне, а нам надо жить дальше». И мы отправили рукопись в печать.

– После этого жизнь изменилась?

– Катастрофически резко. До парадоксов. Прихожу я как-то с дочерью в нашу академическую поликлинику, а в регистратуре говорят: «Врагов народа мы не обслуживаем». У нас истощился круг друзей, но появились новые.

– А с какой формулировкой Зиновьева уволили из Института философии и из МГУ?

– Как не прошедшего по конкурсу. Автора многочисленных монографий по логике с десятками аспирантов и с мировой известностью. Понятно, это ведь было политическое решение.

– И поступило предложение поехать в Омск?

– Его однажды вызвали в райисполком. Сан Саныч остался дома, а я с дочкой пошла. Сидит за столом тучный человек, головы не поднял, сесть не предложил. «А почему Зиновьев не пришел?» – «Он занят». – «Чем же он занят, если не работает?» – «Его мозги, его труды востребованы. Все-таки он доктор наук, профессор». – «А его лишили всех званий». – «Знания остаются, и авторитет тоже». Реплики чинуши были пошлыми, мещанскими. Потом председатель райисполкома и говорит: «По советским законам ваш муж – тунеядец». Это про человека, который воевал, у которого к тому времени было 40 лет трудового стажа. «Но мы можем вам помочь, – продолжает чиновник. – Есть место лаборанта в Омском университете». Я выдержала паузу и говорю: «А вы уверены, что профессор справится?». Он разозлился: «Это мы сейчас с вами хорошо разговариваем, а потом вы приползете к нам и будете умолять, чтобы вам помогли». – «Надеюсь, до этого не дойдет», – закончила я разговор.

– Вместе с вами пострадали родственники. Вы ожидали такого оборота событий?

– Мы собрали родных, и мой муж сказал: «Вышла книга, мы понимаем, что захлопываем дверь, отрезаем себя от той относительно благополучной жизни, которая была у нас. Это наше продуманное решение. Но вы отказывайтесь от нас, проклинайте нас, иначе всем достанется». И родные ответили: «Ну, ты же не один порядочный в нашей семье». Трое братьев мужа потеряли работу в секретных НИИ, а Василий – военный юрист, вызванный в Москву для работы в генпрокуратуре, вскоре был изгнан в Киев. Лишили работы и племянников с той и другой стороны. Это было тяжко. А в 1978 году нас выдворили из страны, дав немногим больше пяти дней на сборы.

Русский Сократ, русский Конфуций

– Александр Зиновьев ведь не был диссидентом: не разбрасывал листовки, не участвовал в митингах, не подписывал петиций…

– Мне приятно слышать, что вы это правильно понимаете. Он был ученым с самостоятельной позицией. Никогда не подписывал коллективных писем из твердого убеждения порядочного человека: «За свои поступки должен отвечать я один, не прячась за спинами друзей и соратников».

– А в Европе Зиновьев не мог прижиться, потому что Запад критиковал так же остро, как прежде Советский Союз?

– Вначале он не критиковал Запад, не зная его. Преподавал в Мюнхенском университете, по всему миру читал лекции. Когда мы прилетели во Франкфурт, пресс-конференция на аэродроме была размером со взлетную полосу – так много собралось журналистов. И один из них сказал: «Мы вас поздравляем! Наконец вы свободный человек в свободной стране». А он ответил: «Знаете, я никогда не был несвободным человеком, даже в самые страшные времена в России». Он категорически отказывался от пошлой позиции поливать грязью родину, несмотря на то, что нас оттуда изгнали.

– Каков у вас был круг друзей в Мюнхене?

– Мы принципиально не признавали себя эмигрантами. Коль скоро нас выставили, считали, что нужно вживаться в эту новую жизнь, как ни трудно.

Мы работали, у нас родилась вторая дочь Ксения. Нашими друзьями были талантливые, яркие люди: Владимир Максимов, Михаил Шемякин, Мстислав Ростропович и Галина Вишневская, Вольдемар Нельсон и Гидон Кремер, Кирилл Кондрашин, Дмитрий Китаенко, Фридрих Дюрренматт, Наталия и Клаус фон Ширах, Ота Филип, Йоахим Кайзер, Ханс-Магнус Энценцбергер, Даниэль Кеель…

– Что стало импульсом к возвращению в Россию в 1999 году?

– Бомбежка Югославии. Это было политическое решение мужа. Он не то что конфликтовал с западным миром, он просто вещи называл своими именами. А на Западе этого тоже не любят.

– Вы назвали Александра Зиновьева русским Сократом…

– Не я, так его назвали в Греции. А в Китае – русским Конфуцием. Там есть 20-летняя программа изучения наследия «Русский Конфуций Александр Зиновьев». В Даляньском морском университете создали международный центр имени Зиновьева. 2 ноября откроется центр в Пекине. Китайцы считают академика Зиновьева гением, который предложил систему сохранения страны, но его не услышали. Они говорят, что не могут себе позволить ошибок, которые совершил Советский Союз.

ДОСЬЕ «ОП»:

Александр Александрович Зиновьев (1922 – 2006), профессор, доктор философских наук, почетный профессор многих западных университетов; логик, социолог, писатель, художник; действительный член Финской, Баварской и др. академий.

Лауреат премии Алексиса де Токвиля за первую лучшую работу по теории коммунизма; лауреат многочисленных литературных премий, в т. ч. французской премии «Медичи»; дважды входил в шорт-лист Нобелевской премии по литературе; автор более 70 работ по логике, социологии, литературе; почетный гражданин городов Франции и Италии (Авиньон, Оранж, Равенна), посмертно – Костромы. На малой родине, в Костроме, его именем названа улица и установлен памятник.